Мое детство оглушила война. Ни школа, ни голод, никакие другие события далекой поры не сидят так цепко в моей памяти, как те, связанные с войной и оккупацией.

Погружение в память требует одиночества и созерцания. Недавно пошел на площадь Славы, постоял у бьющегося на легком ветру Вечного огня, нашел на бетонной стене знакомую фамилию. Никогда не видел живым, не знал этого человека, но его посмертной судьбой приходилось и мне заниматься. Дмитрий Макарович Чекунов геройски погиб в марте 1944 года, участвуя в десанте морских пехотинцев под командованием старшего лейтенанта К.Ф. Ольшанского. Около семидесяти бойцов стремительно захватили порт города Николаева (Украина) и оборонялись там двое суток. Почти все они погибли. Это был героический десант. Сталин, узнав о подвиге морских пехотинцев, спросил штабистов.

- Сколько их было?

- Шестьдесят семь, - последовал ответ.

- Всем надо присвоить звание Героя Советского Союза...

Наградные листы поступили только на 55 морских пехотинцев - столько их было в отряде. Об остальных участниках десанта в донесении говорилось лишь то, что их фамилии уточняются. А Сталин недовольно спрашивал, торопил, почему все еще не готов указ о 67? Чтобы не сердить главковерха, кто-то нашел «выход»: список 55 морских пехотинцев дополнить 12 фамилиями достойных Золотой Звезды воинов из других подразделений... Так и поступили. А имена двенадцати участников героического десанта так и оставались неизвестными.

Спустя долгие годы после войны их поиск был возобновлен усилиями журналистов, военкоматов, архивов. Участвовал в нем и я, узнав, что среди участников десанта был хабаровчанин по фамилии Головлев. Потом их оказалось двое. Те 12 неизвестных не были морскими пехотинцами (в отличие от А.Ф. Головлева). О Головлеве я рассказал в газете. Но поиск Чекунова продолжился. Однажды в редакции раздался звонок. Неизвестный мужчина, не назвав своей фамилии, сообщил мне адрес дочери Дмитрия Макаровича Чекунова, погибшего в Николаеве участника десанта Ольшанского. Он был прикомандирован к отряду моряков в числе саперов, связистов из других подразделений. Саперы должны были разминировать порт. Из всего отряда в живых осталось двенадцать, наш земляк Чекунов погиб во время боев с немцами, удерживая порт.

Я побывал у его дочери Лидии Дмитриевны. От нее узнал, что отец ушел на фронт в марте 1942 года, до этого работал механиком на хабаровском хлебозаводе № 7...

Долгое время имя Чекунова и других прикомандированных к морякам бойцов оставалось неизвестным. Лишь в 1976 году в газете «Красная звезда» оно было впервые упомянуто. Вот почему наш земляк, как и остальные, не оказался в числе героев того самого сталинского указа о награждении.

Я стоял на площади и смотрел, как бьется пламя Вечного огня - будто трепещет живое сердце солдата. Может быть, сердце того же ефрейтора Чекунова или кого-то из моих родственников - мужчин, ушедших и не вернувшихся. Двое из них воевали в тех местах, где погиб Чекунов. Дядя Петр Максимович сгинул в начале войны, в ее середине был убит дядя Алексей Леонтьевич. Еще один дядя - Иван, мой крестный, сложил свою голову в конце войны. Их было пять солдат из нашего рода, вернулись двое. Отец, побывавший в соленой воде Сиваша, освобождавший Крым, где получил второе ранение в ноги, войну закончил под Кенигсбергом, но пожить долго ему не пришлось.

По малости своих довоенных лет я не очень хорошо запомнил всех своих дядей в лицо. Но Петра Максимовича, родного брата матери, вижу и сегодня живым. Высокий и стройный, быстрый и улыбчивый, он подбрасывал на руках поочередно своего младшего сына (сыновей у него было трое), моего погодка, и меня заодно. Мобилизован на фронт он был в числе первых наших мужиков, в середине лета 1941 года. Он ушел и сгинул, не успел прислать даже письма. Мы выросли и долго искали его следы, спрашивая немногих оставшихся сослуживцев, с которыми он уходил на фронт. Воевали они под Харьковом, там его и убили.

Стоя на площади, я вспоминал своих погибших родственников, имена которых, как у многих не вернувшихся с поля брани, никто и нигде не высек на камне. Не судьба. Что поделаешь...

Вспоминал и возвращался в детство. Как соотнести даже одну человеческую жизнь с мировыми катаклизмами, трагическими событиями, влияющими на ход истории государств, народов? Как предугадать будущий характер, поступки взрослого, детство которого обожгла война? Что станет главным, определяющим в его жизни?

Наверное, память, не позволяющая никого забывать, скрывающая многое и многих, незримо идущих рядом с каждым из нас до конца дней.

Около двух лет я жил в оккупации. Видел немцев, разных - злых, равнодушных, проявляющих иногда свои обычные человеческие качества. Видел их живых и раненых, убитых - тоже. В наших местах война приобретала временами оттенок кровавой мясорубки. Маленького ростом солдата Митю, плененного немцами и работавшего у них подсобником на кухне, ранило осколками залетевшего снаряда. Десятый сталинский удар уже разворачивался наступлением красноармейцев. Солдатик кричал, плакал - больное ранение в живот терзало парня. Оперировал его немецкий врач - офицер в очках, помогала ему одна из моих тетушек - кипятила воду, подавала необходимое. Солдатик выжил, а на маленьком оконце нашей кухни долго лежали два небольших темных осколка с острыми, как лезвие, зазубринами. Металл из Митиного живота...

Память выхватывает череду летних жарких дней, мы, ребятня, сидим в тени старых акаций. В полдень, в одно и то же время, десяток немецких солдат гуськом топают на кухню - за обедом. Обратно возвращаются с котелками, пахнет супом и гречневой кашей. Мы ждем чуда, но его все нет, солдаты понуро возвращаются под палящим солнцем, не обращая внимания на детскую стайку, вдыхающую гречневый аромат. И вдруг моя младшая двоюродная сестренка Лида срывается с места и, быстро топая по легкому слою горячей дорожной пыли, догоняет цепочку немцев, пристраивается за последним и начинает петь, точнее выкрикивать слова детской приговорки, ужасно картавя при этом: «Немец дьяный, поятняный и пошитый с поятна». Немец лениво оборачивается, смотрит на мурзатое поющее существо, топающее по его следам на кривоватых толстых ножках. Смотрит и улыбается, и ничего не понимает - трудно понять ему, о чем Лидина песенка. Стремительно взвивается из нашей засады ее старшая сестра Вера и выхватывает Лидку из-под ног немца, волокет ее обратно к акациям.

Мы жили рядом с войной. Немцы пришли к нам легко, без потерь, поселок никто и не оборонял, ввиду его незначительного стратегического значения. Обороняли город Мелитополь, в десяти километрах пылало зарево, ухали пушки...

Да, пришли немцы легко. Уходили совсем по-другому. На исходе ночи была короткая схватка - атака, немцы бежали в белье, оставляя на глинистом взгорке убитых, оружие.

Я рос, неся в своей памяти все пережитое, смотрел все фильмы о войне, читал книги. Однажды в серьезной библиотеке мне в руки попал изданный у нас сборник секретных военных документов немецкого командования. Нашел в нем оперативные документы по захвату и разрушению Москвы. Называлась она «Тайфун». Как тщательно, с неизменной немецкой пунктуальностью готовился «Тайфун»! В директиве командования группы «Центр» меня поразил документ №41 от 16 сентября 1941 года. В нем была тщательная, до мелочей взвешенная и продуманная тактика немецкого нападения. Какие деревушки и города надо захватить и разрушить, как и где форсировать реки и речушки, какие болота и озера обходить, где и какие мосты окажутся препятствием, что с ними делать...

Немецкая аккуратность, любовь к точности...

Все, казалось, рассчитали, учли. Ошиблись лишь в одном, главном - в людях. Таких, как капитан Ольшанский, ефрейтор Чекунов, мои родственники, миллионы мертвых и живых солдат той войны.

Им - наша память...

Александр ЧЕРНЯВСКИЙ.