Жизнь и смерть сержанта Зайцева

Бой идёт святой и правый, смертный бой не ради славы, ради жизни на земле

Хабаровчане наверняка помнят ужасное наводнение на Амуре 2013 года. По этому поводу я позвонил из Ярославля, где живу, в Хабаровск моей тётушке Кире Евдокимовне Зайцевой. Мы поговорили о многом. В частности, она рассказала мне, что нашли тело её брата Александра, погибшего на войне. Эта новость поразила меня и долго-долго не отпускала. Я выразил свои чувства в двух текстах, одни из которых написал почти сразу, а другой - год спустя. Вот они.
Надпись
на Рейхстаге
15 сентября 1942 года без вести пропал политрук 4-й роты 1104-го полка 331-й стрелковой дивизии сержант Александр Евдокимович Зайцев, 1923 года рождения. Он был призван на фронт из города Хабаровска, где проживал на улице Калинина, дом 40, с матерью Надеждой Степановной Зайцевой…
Эту информацию можно найти в «Донесениях о безвозвратных потерях» Центрального архива Министерства обороны. Из других документов при желании можно узнать, что у сержанта была большая семья: отец, мать и три сестры.
Однако из документов нельзя узнать, что ещё до войны его любили за добрый характер, а уж после гибели (семья была уверена именно в гибели) и подавно. Также нельзя узнать, что его невеста помнила о нём долгие десятилетия, а быть может, и до самой смерти, и что я - его племянник и что меня назвали Александром в честь дяди.
Когда принесли похоронку, бабушка кричала, плакала и выла на всю слободку, а потом упала замертво. Говорят, что её спасла от смерти только необходимость воспитывать двухлетнего внука.
Дедушка среагировал иначе: заплакал и молча ушёл в сарай к корове. Когда через несколько часов он вышел оттуда, его чёрная борода была покрыта седыми клочьями. Говорят, что на это было жутко смотреть.
Я неплохо помню себя лет с пяти-шести, когда со смерти дяди Саши прошло лет десять. Конечно, к тому времени острота горя прошла, но память, конечно же, нет. На стенах висели два его фотопортрета, увеличенные с маленьких фотографий.
Время от времени возникали разговоры о нём. Я совсем не помню их содержания, но их необыкновенную теплоту - помню. Периодически родня находила сходство между ним и мною, действительное или мнимое: светлую масть, вихор на чубе, серые глаза, бабкины брови…
Почему-то для меня важно всё, что связано с дядей Сашей. Вроде бы нет видимых причин для удержания в памяти его образа, но важно - и всё, и это не обсуждается.
… Дядю Сашу нашли под Смоленском уже в XXI веке. Его медальон хорошо сохранился и содержал всю необходимую информацию. По ней разыскали младшую сестру, последнюю из семьи, а уж она сообщила мне. Почему-то мне кажется, что тщательная закупорка медальона была последней заботой дядьки о его родне. Должно быть, он был твёрд и храбр.
Герой получил скупое, но совершенно необходимое воздаяние. Его похоронили под Смоленском, похоронили с воинскими почестями, 9 мая, в День Победы. В Хабаровске на площади Славы на пилоне с именами погибших хабаровчан выбили его имя. Но мне кажется, что есть ещё и высшая справедливость, потому что на стене поверженного Рейхстага огромными белыми буквами было написано: ЗАЙЦЕВ.
Я чуть не заплакал, когда неожиданно увидел эту надпись в кадрах военной кинохроники.
На братских
могилах
Дядя Саша родился в День Советской Армии 23 февраля 1923 года. В момент начала войны он работал в авиаремонтных мастерских, поэтому имел бронь. Тем не менее, в декабре 1941 года он ушёл добровольцем на фронт, где и погиб в бою у деревни Подберезье, что под городом Сычёвка Смоленской области.
Представьте себе такую диспозицию. От Москвы на запад и чуть на юг идёт смоленская трасса, посередине которой стоит город Вязьма. От Вязьмы строго на север идёт железная дорога на Ржев, посередине которой расположен малюсенький город Сычёвка.
Сама география породила военные названия и страшные реалии: Ржевско-Вяземский плацдарм, Сычёвский выступ, на выступе дядька. Мороз по коже. Так жизнь подсказала мне маршрут Москва - Вязьма - Сычёвка.
Обстоятельства сложились так, что я не мог никуда поехать раньше следующего лета, поэтому собирался я неспешно. Сначала почувствовал, что надо бы поехать, через несколько месяцев подумал, что при хорошем «раскладе» поеду, ещё через несколько месяцев решил, что поеду. Долго ли, коротко ли, я узнал адрес и начал действовать.
Прежде всего, я написал в Вязьму в поисковый Центр «Долг», который «поднял» тело и откуда пришла информация. Тамошние поисковики переадресовали меня к командиру сычёвского отряда Евгению Николаевичу Ермакову. Встретив меня в Сычёвке утром, он провёл со мной целый день до самого отъезда.
Всё это время он что-то рассказывал, то ли по долгу службы, то ли по сердечной склонности, то ли так уж вышло. Мужик он колоритный, к поисковой работе прикипел, суждения его нестандартны, определённы и твёрды - словом, интересно. О нём следует рассказать отдельно.
Ермаков - сухой, астенический, но сильный мужик с достаточно правильным лицом и чеканным профилем. Одет в камуфляж. Звонок на сотовом телефоне - это мелодия «Если завтра война, если завтра в поход, если чёрная сила нагрянет…». Говорит, чуть скандируя, с лёгким налётом «командности».
Ему 53 года. По образованию педагог (биолог), однако по специальности практически не работал, потому что в лихие 90-е по полгода не платили зарплату. Пришлось ему идти в охрану, благо эта должность позволяла продолжать поисковую работу.
Занялся ею, как и многие, от безысходности: раскапывал, реставрировал и продавал коллекционерам оружие войны, тем и жил. Но говорит, что поисковая работа затягивает и становится даже не «диагнозом», а образом жизни. На мой вопрос, как к этому относится жена, ответил бескомпромиссно: «Привыкла! Но не сразу!» В разговорах чётко отделяет «поисковиков» от «копателей». Цель первых - поиск и перезахоронение погибших, цель вторых - оружие и деньги.
Ржевско-Вяземский плацдарм образовался следующим образом. Поздней осенью 1941 года немцев отогнали от Москвы. Естественно, их старались отогнать подальше, а они, естественно, сопротивлялись. Равновесие установилось как раз на рубеже Вязьма-Ржев, и вот тут и началась мясорубка, которая погубила бесчисленное количество людей.
Наши историки пишут, что советские войска «перемалывали» немецкую военную машину. Мне всегда было неясно, кто кого перемалывал, а рассказы Ермакова дополнили мои сомнения живыми красками и примерами.
По пути к машине, пыльной, старой, разболтанной «Ниве», он сказал:
- Вам повезло!
- В каком смысле? - оторопев от неожиданности, спросил я с некоторым отпором. Уловив неожиданность и отпор, Ермаков пояснил:
- Мы хороним неизвестных солдат. Два-три медальона на сотню.
Позже, когда в Вязьме мне вручили персональный «Альбом памяти» с дядиным медальоном, протоколом эксгумации и проч., я нашёл страшную статистику: за 16 лет работы центра (1997-2012 гг.) они подняли 33133 солдата, из которых опознали 1612 человек, то есть чуть меньше пяти человек на сотню. Тут нет противоречия, потому что, кроме медальонов, бойца можно опознать по медалям, наградному оружию и, быть может, чему-то ещё.
22 июля 2014 года мы выехали в Подберезье, на место гибели, а потом и на могилу дяди Саши. Мы - это Ермаков, я и двое бойцов из его отряда, мальчик и девочка лет по 15-16. Стоял тёплый и светлый летний день, наверное, такой, каким был день начала войны.
Несмотря на своё внешнее «раздолбайство», «Нива» бойко бежала сначала по местной дороге, потом по чуть заметной грунтовке, а потом просто по огромному заброшенному полю. Трава стояла по крышу, так что ориентироваться приходилось по купе деревьев, которая время от времени выныривала из травы.
В какой-то момент почти из-под колёс взлетели четыре огромных журавля. Ермаков гнал машину безжалостно, но осторожно, не обращая внимания на выбоины и ухабы среднего размера и чуть притормаживая в опасных местах. Мне даже показалось, что он видит себя командиром танка, идущего в атаку.
Кстати, о танках. Принято считать, что крупнейшее танковое сражение произошло на Курской дуге под Прохоровкой и что в нём участвовало 1200 наших танков. На самом деле, на Плацдарме было сражение, в котором участвовало 1600 наших танков. Рядовой человек ничего не знает о нём, потому что были мы в нём разбиты в пух и прах.
Ещё штрих. Всем известно, что под Сталинградом мы окружили и взяли в плен армию Паулюса. Мало кому известно, что годом ранее на Плацдарме немцы окружили две наши армии. Половину одной из них с трудом удалось вывести, а остальные войска огрызались почти всю зиму и были уничтожены. Причина неполного, избирательного знания проста - войсками на Плацдарме командовал прославленный маршал Жуков.
Кстати, о Жукове. О потерях на Плацдарме Ермаков сказал так:
- Историки говорят, что отношение немецких и наших потерь было один к пяти. Мы, поисковики, считаем, что одни к семнадцати. А немцы говорят, что ещё чуть-чуть больше.
А потом отчеканил:
- Поисковики Смоленской области ненавидят маршала Жукова!
- Почему?!
- Солдаты говорили, что когда он приезжал на фронт, начиналась «жуковская трёхрядка».
- Это что такое?
- Три слоя трупов перед немецкими пулемётами.
Слова, даже сказанные фронтовиками, - это всего лишь слова, однако для поисковиков за ними стоят материальные объекты: трупы русских и трупы немцев, которые, хочешь ты или не хочешь, приходится считать. По-видимому, отсюда и категоричность, и сильнейшее слово «ненавидят».
Естественно, что найдутся люди, которые не будут доверять какому-то Ермакову. Что ж, тогда по историческим документам можно восстановить такой факт: во время войны был единственный случай, когда командира дивизии расстреляли за чрезмерные потери личного состава. За безликим словом «чрезмерные» кроется нечто запредельное: за три недели сменилось три личных состава дивизии. Нетрудно догадаться, что это произошло на Плацдарме.
Если спуститься с исторических высот, то дело выглядит проще и страшнее. Некую деревню занимала немецкая пулемётная рота. Командиры день за днём гнали солдат на её лобовой штурм и, естественно, ничего не могли поделать. Когда главного расстреляли, новый комдив на неделю прекратил всякие бои, провёл глубокую разведку, а потом послал в немецкий тыл диверсионный отряд, который без больших трудов выбил немцев из деревни.
Ермаков рассказал о немецком солдате, который воевал в этой пулемётной роте. Много после исчезновения СССР он приезжал на место боёв, ходил, плакал и твердил одно: он не понимал и не понимает, как можно было гнать солдат на верную смерть.
Въехав на небольшой взгорок, наша машина остановилась. Мы вышли из неё и прошли чуть-чуть вперёд.
- Вашего дядю поднимал не я, - сказал Ермаков. - В документах написано, что его подняли в двух километрах западнее Подберезья, но я не знаю там захоронений. Либо около того леса, либо около этого. - И он указал рукой на два лесочка.
Потом мы бродили по полю, я расспрашивал Ермакова о поисковой работе, а он отвечал и попутно показывал мне следы войны: окоп полного профиля, индивидуальную пехотную ячейку, немецкий блиндаж…
Должно быть, я задавал правильные вопросы, потому что Ермаков отвечал охотно, а я узнал много мелких и потому интересных деталей. Потом мы как-то одновременно решили, что пора возвращаться, и мне показалось, что такая синхронность была приятна для нас обоих.
Пока мы ехали назад, Ермаков рассказал о санитарных захоронениях. Большое захоронение представляло собой яму или ров. На краю сидел сержант, к которому сначала подвозили, а потом подносили трупы. Он их осматривал и сортировал нужное: документы в один мешок, ценности - в другой, труп - в яму, в протокол - строчка, следующий! Поди пойми, кто и где там лежит.
К тому же не было никакой гарантии, что документы пройдут должную обработку. Слишком многое препятствовало этому: обычное разгильдяйство, трудные обстоятельства, желание скрыть потери, нежелание платить пенсии родне погибших…
Малое захоронение, из которого подняли дядю Сашу, выглядело иначе: яма размерами 2х2 метра и глубиной в метр, четыре трупа, один медальон, две гранаты, винтовочные и противотанковые патроны. Поди пойми, который череп дядькин. Впрочем, спасибо и на этом. Как-никак, 60 лет в земле, да ещё в кислой почве, которая съедает всё: одежду, амуницию, тела и даже кости.
Для человека «не в теме» может остаться неясным, причём здесь санитария. Тут всё просто. Пока убитые лежат под снегом, всё ничего, но как только становится потеплее, трупы начинают разлагаться, смердеть и, главное, заражать всё вокруг. Тут уж надо хоронить всех, невзирая на происхождение.
Все и хоронили, и наши, и немцы, и мирные жители. Интересный признак имели захоронения наших солдат, сделанные немцами, - с убитых не снимали валенки. Было ли так везде или только на Плацдарме, мне неизвестно.
Поле Памяти
и «Долг»
Из Подберезья мы поехали на Поле Памяти, где были похоронены поднятые поисковиками бойцы. Оно оборудовано просто: часовня, танк на постаменте, надписи о героизме и вечной славе, а позади - восемь одинаковых квадратных газонов размером примерно 6×6 метров, расположенные в две шеренги. Углы каждого газона обозначены касками. Ермаков подошёл ко второму квадрату справа в первой шеренге и сказал:
- Вот захоронение того года, других нет. Ваш дядя здесь. - Помолчал и добавил: - Здесь 600 с небольшим человек. Опознано 10-12.
В моих дальнейших действиях не было ничего особенного. Я ходил, смотрел, вздыхал, фотографировал, фотографировался… Потом мы положили на могилу цветы, собранные в Подберезье, и поставили церковные свечи, вынутые из багажника.
Моё внимание привлёк большой чёрный металлический лист, стоявший сбоку. Оказалось, что на нём устанавливают индивидуальные доски родственники тех «счастливцев», которых удалось опознать. На беглый взгляд, их было 15-20 штук.
Неизвестно зачем я подсчитал эти доски, и их оказалось 17. Неизвестно зачем я стал рассматривать одну из них, выбранную случайно, и тут на меня навалилась какая-то «кривая» мистика. Доска говорила о сержанте, каким был и дядька, правда, из Алтайского края, а не из Хабаровского. Та же дивизия, та же дата гибели, правда, полк другой, 1108-й вместо 1104-го. Соседи, плечом к плечу защищавшие…
Дальше - больше. Дядю Сашу поднял отряд поисковиков из города Вязьмы. Угадайте, на какой улице Хабаровска живёт тётя Кира. Правильно, на Вяземской. Погибшего звали Александром, меня тоже. Угадайте, как звали мальчонку из отряда Ермакова? Правильно, Александром. Впрочем, давайте рассуждать рационально.
С самого начала я мог бы догадаться, что тема совпадений каким-нибудь образом возникнет, потому что поехали мы в Подберезье 22-го числа, только не июня, а июля, да и год был 2014-й, а не 1941-й. Дядя Саша погиб 19 лет от роду. Мои лучшие спортивные результаты были показаны в том же возрасте.
Между двумя моими диссертациями прошло 19 лет. 19 числа родился мой брат, дочь и внучка, да и мать родилась в 1919 году. В Ярославле мы долго жили в квартире № 19. Интересно, что сказал бы по этому поводу Пифагор?
Ну, и зачем мне эти суетные мысли на братской могиле? Я отвлёкся от них с помощью другой суеты. Вдруг вспомнилось, что мой зять, поднявшись на гору Килиманджаро, позвонил мне прямо оттуда.
А я взял да и позвонил тёте Кире в Хабаровск и рассказал ей, где я нахожусь. Она сначала не поняла, потом удивилась, потом заплакала, заахала, заохала, сказала, что мне воздастся… За что воздастся, как воздастся, кто воздаст - бог весть.
После Поля Памяти как-то незаметно промелькнули обед в кафе и местный музей (кстати, хороший), а потом мы осели в гараже у Ермакова. Он весь был заполнен артефактами войны.
На полках лежали патроны от автоматов, винтовок и пулемётов. Стояли мины и артиллерийские снаряды разных калибров. Валялись фляги, котелки, штык-ножи, противогазы, каски, кассеты для пулемётных лент и ещё тысяча мелочей русского и немецкого происхождения.
Меня поразила сапёрная лопатка, согнутая пополам попавшим в неё осколком и, следовательно, вошедшая в тело хозяина как толстый металлический лист. Ну, и конечно, оружие.
Я держал в руках трехлинейную винтовку Мосина, какой был вооружён дядя Саша. Я стоял с ней, как стоят у знамени, держал её, как в штыковом бою, целился из неё в воображаемого немца… Мне было дано прочувствовать старую истину, которую я знал умом: хорошее оружие красиво и удобно.
Вспомнилось, что во время стрельб мой карабин, как живой, сам устроился на руках и прижался к плечу и щеке, что глаз, прицел и мушка сами попали на одну линию и что я, необученный «очкарик» и антивоенный человек, раз за разом попадал в мишень. Со стыдом вспомнилось, что во время охоты на Кубе вертикальная двустволка «Байкал» сама взлетела к плечу и я, никогда не бывавший на охоте, сбил влёт и издалека безвинную цаплю. Да, не покраснев, лица не износишь.
Я видел процесс реставрации оружия войны. Вот оно валяется в углу в виде груды железа, мало отличаясь от той земли, из которой его извлекли. Вот оно отмокает в ванной. Вот его отскребают от ржавчины. И вот уже автомат висит на стене, тускло поблёскивая оружейной смазкой.
Металл весь изъеден временем, как лицо оспой, но от этого автомат приобретает биографию, оживает и кажется готовым стрелять самостоятельно, стрелять бешено и остервенело, стрелять до самой победы, которая всё равно будет за нами.
Из гаражных разговоров запомнилась одна деталь, касающаяся немецкой амуниции: какое бы оружие ни нёс немецкий солдат, сколько бы его ни было, руки у него всегда оставались свободными. Так всё было продумано.
Остаток дня мы провели на речке Вазузе за ленивыми, но «военными» разговорами, потом меня посадили на поезд, и я уехал в Вязьму.
Здесь самое время рассказать о детях. Парадоксально, но помалкивая, они активно участвовали в наших разговорах: слушали, вступали «впопад», просто и естественно отвечали на вопросы.
В Подберезье они вели себя по-разному. Саша передвигался быстро и бесшумно, как охотничий пёс, и был везде: справа и слева, впереди и сзади, в окопе, в блиндаже и у машины.
Как ни был я увлечён разговором с Ермаковым, я невольно следил за ним краем глаза и вдруг понял, что этой ловкостью он хочет выразить свою гордость за принадлежность к нашей компании и свою неотделимость от неё. Быть может, подсознательно он хотел сказать нечто большее: мы все - одной крови, живые и мёртвые, старики и дети, мужчины и женщины…
Люда (так звали девочку) вела себя иначе. Не отходя далеко от нас и прислушиваясь к разговору, она просто собирала цветы. Можно было подумать, что в её 15 лет ей приоткрылась древняя истина: о чём бы ни бухтели мужики, в конце придётся возлагать цветы на чьи-то могилы. Что ж, я увидел редкое зрелище: детей с открытыми сердцами, которые изучают Великую Отечественную войну по доступным им первоисточникам.
Что мог на прощание сказать им я, посторонний человек, который взялся неизвестно откуда и который скоро исчезнет навек? Я сказал тривиальное, но важное: «… Вы отличные ребята, и я желаю вам добра и успехов. Учитесь всему, что встретится на пути: математике и физике, истории и литературе, чести и совести…» И, кивнув на Ермакова, добавил: «У вас хорошие учителя». Ответом мне были благодарные улыбки. Быть может, меня услышали.
На другой день я пошёл в Центр «Долг». Меня встретил директор центра, и нам было о чём поговорить, потому что «Долг» занимается воспитанием молодёжи как организация, а я - как преподаватель. Потом мне устроили персональную экскурсию по музею. Он очень хорош и производит сильное впечатление.
Чего стоит одна карта Смоленской области, сплошь усеянная язычками пламени, каждый из которых обозначает сожжённую деревню. Однако ещё большее впечатление на меня произвёл экскурсовод, который неподдельно волновался и выражался отнюдь не политкорректно. Показывая немецкий миномёт с разорванным стволом, он жёстко сказал:
- Я рад, что ствол у него разорван. Это значит, убило по крайней мере одного немца из миномётного расчёта…
Кульминацией посещения центра было вручение мне альбома Памяти. Он был посвящён лично дяде Саше и адресован его родне.
Независимо друг от друга авторы из центра в своём обращении и я в своей книжке высказали мысли, которые совпадают друг с другом чуть ли текстуально, не говоря уже о сути: «Пусть не своевременно, но победитель той страшной войны похоронен со всеми должными почестями…»
Мне дорого это совпадение. Потом я читал протокол эксгумации, учётную карточку к нему, ещё какие-то материалы и, наконец, добрался до главного - медальона. Полоска серой бумаги с двумя ровными и двумя неровными краями была закатана в ламинат, а наверху неё почерком моей матушки (удивительно!) было написано: «Зайцев Александр Евдокимович…».
Чем ниже шёл текст, тем хуже он был виден, а затем превратился в механические царапки карандаша по бумаге, которые, к счастью, можно было прочесть. Всё понятно: тугая бумажная трубочка была засунута в гипсолитовый патрон, поэтому текст, находившийся в центре, сохранился лучше. Простая химия, а производит впечатление.
Закончилось всё, как обычно: прощальная фотография с коллективом музея, прощальные слова, прощальный взмах рукой, и я поехал домой чувствовать и думать.
Пока я разговаривал с директором центра, ловил заинтересованные взгляды работников, слушал рассказ экскурсовода, фотографировался с коллективом и проч., я чувствовал любовь всех к своему делу.
Невольно возникло ощущение: какие все трогательные! И музейщики, и Ермаков с детишками, и девчонка на ресепшене, рассказавшая мне о других посетителях захоронений, и тётки, объяснявшие дорогу к электричке…
Я пишу эти строки через полгода после поездки. Она уже прошла, но ещё не забылась, она ещё волнует, но уже не так остро. Предварительный итог внутренне противоречив и потому интересен. Не было ни одной утилитарной причины для посещения могилы дяди Саши.
Мне было неизвестно, зачем я еду, мне и сейчас неизвестно, зачем я ездил. Тем не менее могу твёрдо сказать, что эта поездка находится в глубокой гармонии с моим внутренним устройством, с теми чувствами, которые не выражаются словами. Заполнилась какая-то маленькая лакуна в душе. Я рад, что съездил. Хотелось бы думать, что я стал лучше.

Александр ЯСТРЕБОВ, племянник Александра Зайцева, профессор Ярославского государственного педагогического университета, доктор педагогических наук.





В очерке «Я вам жизнь завещаю», опубликованном в «Тихоокеанской звезде» 27 февраля, 3 и 5 марта 2015 года, было рассказано о короткой жизни и героической смерти девятнадцатилетнего хабаровчанина Александра Зайцева, погибшего в сентябре 1942 года под городом Вязьмой, что в Смоленской области.
На этом направлении немцы яростно рвались к Москве, в здешних лесах и болотах, на их пути встали наши солдаты, многие из них были убиты, пропали без вести, попали в плен. Ржевско-Вяземский плацдарм был одним из самых кровопролитных сражений Великой Отечественной войны. Косточки тысяч погибших солдат и офицеров лежат до сих пор в этой земле.
Саша Зайцев родился в Хабаровске, жил с родителями на улице Калинина в доме 40 А, у него было три сестры. Младшая из них, Кира Евдокимовна, сегодня живет в Хабаровске. Ей недавно исполнилось 90 лет, более шестидесяти лет работала учительницей. Она помогла мне восстановить жизнь брата, его характер и гибель. В названном выше очерке об этом подробно рассказано.
Долгие годы после войны политрук А.Е. Зайцев считался без вести пропавшим. Лишь 7 декабря 2000 года члены поискового объединения «Долг» (г. Вязьма, Смоленская область) подняли останки Зайцева из санитарного захоронения в паре километров от деревни (уже не существующей) Подберезье.
В поле, поросшем дикой травой, остались едва заметные впадины пехотных ячеек, блиндажей. В одном из окопчиков были обнаружены останки Зайцева. При них находился солдатский медальон с фамилией погибшего и хабаровским адресом: Зайцев Александр Евдокимович, политрук 4-й роты, домашний адрес - ДВК, г. Хабаровск, ул. Калинина, д. 40 А, Зайцевой Надежде Степановне (мама Саши. – Прим. авт.).
Командир отделения «Долг» прислал в Хабаровский военкомат письмо с просьбой оказать содействие в розыске родственников А.Е. Зайцева, сообщал, что захоронение его останков состоится на Поле памяти в мае 2001 года.
К тому времени в городе жила лишь Кира Евдокимовна Зайцева, младшая сестра Саши. Представители военкомата разыскали ее и вручили сообщение поисковиков.
Так Александр Зайцев воскрес из без вести пропавших. Кира Евдокимовна бережно хранит память о брате, все его фронтовые письма. Несмотря на свой возраст, она приняла участие в хабаровских шествиях «Бессмертного полка» с портретом Саши.
Я побывал у нее дома на улице Вяземской.   Вернулся с копиями документов военной поры, в которых упоминается и наш погибший земляк. Это наградной лист, приказ по войскам 20-й армии Западного фронта, донесение штаба 331 стрелковой дивизии в вышестоящие военные инстанции, список безвозвратных потерь 331-й дивизии.
Сведения о 20-й армии Западного фронта, ее частях и подразделениях были добыты после публикации очерка «Я вам жизнь завещаю». Среди них и те, что касаются политрука А.Е. Зайцева.
Наградной лист составлен 8 сентября 1942 года, когда Саша еще был жив. Указано его звание - сержант, зам. политрука 4-й роты, 2-го батальона 1104 стрелкового полка. Представляется к ордену Красного Знамени. Комсомолец, в Красной Армии со 2 февраля 1942 года.
Далее приводится краткое изложение его личного боевого подвига и заслуг.
«Тов. Зайцев вступил в бой с немецко-фашистскими захватчиками 4.8. 42 года, будучи заместителем политрука 2-й пулеметной роты, участвовал в боях при взятии деревень: Александровка, Чубенка, Федоровское. Он показал себя как мужественный и сильный воин, помогал товарищам и заменял их при выбытии из строя.
В боях под деревней Романово 2 сентября он первым ворвался в деревню со своими бойцами и занял несколько дзотов, он сам в упор уничтожил 6 немецких солдат, одного офицера и взял в плен одного немецкого ефрейтора. 3-4 сентября под его руководством его бойцы взяли много трофеев. Особенно тов. Зайцев отличился 3-4 сентября в боях за деревню Гребнево. Он всегда бросался с бойцами на ответственные участки.
Тов. Зайцев достоин правительственной награды и представляется к награде ордену Красного Знамени» (сохранена стилистика документа. – Прим. авт.).
Вот другой документ под грифом «секретно» от 3 октября 1942 года под номером 04 69. Это приказ войскам 20-й армии Западного фронта о награждении личного состава.
Преамбула такова: «От имени Верховного Совета Союза СССР, за образцовое выполнение боевых заданий командование на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество награждаю: по 331 стрелковой дивизиимедалью «За отвагу»...    
В этом пространном списке есть фамилии рядовых, сержантов, офицеров. Под семнадцатым номером значится фамилия сержанта Зайцева, заместителя политрука 4-й стрелковой роты второго батальона 1104 стрелкового полка.
Саша погиб 15 сентября, к тому времени после тяжелых боев и потерь подразделения полка переформировались, и он был назначен заместителем политрука, а вскоре представлялся и к должности ротного политрука. В это время он и погиб.
Почему же наградное представление полковых командиров к ордену Красного Знамени было заменено на медаль «За отвагу», следующую по своему высокому статусу сразу же за боевыми орденами? Чем руководствовались армейские командиры? Можно лишь предположить - орденом Красного Знамени редко награждались рядовые и сержанты. А Саша Зайцев не был офицером.
Его боевая медаль так и осталась невостребованной.
Не так давно в местах, где воевал А. Зайцев, побывал его племянник Александр Васильевич Ястребов, профессор Ярославского педагогического университета, доктор педагогических наук.
В мае этого года он прислал своей тете, Кире Евдокимовне,   пакет с рассказом о своей поездке и альбом фотографий. Все это мне передала К.Е. Зайцева. С согласия автора мы публикуем его письмо.
Александр ЧЕРНЯВСКИЙ.