Вопрос о статусе непростой

Хочу продолжить разговор о статусе «Дети войны». Каждый судит со своей колокольни. Но чем дальше действительность, тем больше нытья. Позвольте внести некоторые поправки в письмо Г. Варлахамовой, так как мы оказались землячками.

Её письмо, напечатанное под заголовком «Кто есть кто» («Тихоокеанская звезда» от 18 апреля этого года), лично меня задело тем, что автор вспоминает только плохое, а было и хорошее.

Первое, в их семье не было подворья, потому что негде было взять живность, нечем было её кормить и негде содержать. У нас двора с сараями тоже не было, но свинью и кур держали. Отец найдет где-нибудь старый сарай - вот и подворье. Поросят покупали в совхозе, там был и свинарник, и коровник. Кто не ленился, тот покупал и содержал живность.

У отца нашего были больные ноги, инвалид гражданской войны. Но он еще до сороковых годов раскорчевал 15 соток, и мы с малых лет помогали ему при посадке и уборке. И это было нормой жизни. Отец всегда говорил: чтобы жить хорошо, надо работать, и он «пахал». А в войну готовил призывников для фронта. И вернувшиеся с войны парни ещё спасибо говорили ему за хорошую подготовку.

Война началась, мне было одиннадцать лет, сестре - тринадцать, а младшей - шесть. Она ровесница автора статьи, но ни одного дня в свои годы не работала в совхозе. И что первоклашек водили на работу, впервые узнала из статьи.

Работали все, кто мог и хотел. На уборочную ходили с радостью, так как в совхозе кололи борова и в поле в огромном котле варили борщ. Женщины носили с собой большие чашки, в которые повариха наливала до краёв. Ведь в кустах сидели по двое-трое детей каждой работницы. Дергать турнепс и брюкву для сельских ребят не проблема, там особых сил не надо. Зато ели, кто сколько хотел. Никто нам не запрещал и не ругал, но уносить с собой не разрешали.

Сбор ягод и грибов - это тоже было обычным делом. С семи-восьми лет дети ходили за 10-15 километров. И никакое НКВД нас не контролировало. Я сама впервые увидела сотрудника этого ведомства в 1944 году, когда горел лес, а там работала драга, её останавливать нельзя. Положение было опасное, вот он и приезжал.

В войну было трудно потому, что голодно, но уборочная нас хорошо поддерживала перед началом учебного года. Помню, в 1944 местные власти решили поддержать детей фронтовиков питанием. Отобрали человек 12-14 с пяти до девяти лет. Вот этот отряд я возглавила. Месяц для этих голодных детей много значил.

Потом к нам привезли эвакуированных из Ленинграда и Тулы. Тульчане, помню, привезли хорошую песню о самоварах. В ней были такие строки: «самовары тульской марки пышут жаром и свинцом».

При всех трудностях работала самодеятельность. Маша, руководитель, была образована, воспитана, музыкальна, хорошо пела, особенно украинские песни. Она и до войны занималась самодеятельностью, однажды даже взяла приз - пианино. И в военные годы Маша ходила к руководству золотого прииска, чтобы помогли какой-либо мелочью на призы и лотереи. Все деньги переводила детям-сиротам. Кроме этого, она работала в охране, а в свободное время шила обмундирование для фронта, спала по 3-4 часа. Умерла в 45 лет, здоровье в войну подорвала.

Приходилось нам, подросткам, работать на полях. Воду для полива носили в ведрах, они и пустые весили-то по 5-6 килограммов. Поливали растения с шести до восьми утра, а потом отправлялись на картофельные поля.

Посылали и на заготовку дров в лес. Туда уезжали утром на пустой машине. Но вечером, натаскавшись бревен, идти домой десять километров сил не было, и мы штурмовали машины, груженные дровами.

Водители сердились, пытались прогнать. Но поймать нас было трудно. Хоть и голодные, но летали мы, как ласточки. Военное дело проходили в школе наравне со взрослыми, выучка была отличная.

После войны мы учились на Белой Горе, жили в интернате. Также ездили в лес на заготовку дров, сами пилили, кололи, топили печи. И не возмущались, не стонали. Это была норма жизни. И кормили нас капустным листом и ржавой селедкой. Проглотишь и бежишь на занятия. Голодно, конечно, в войну было, а к работе мы были приучены с малых лет.

После войны к нам повезли репатриированных, амнистированных и даже уголовников. Вот тогда и появилось НКВД. Их миссия была - выяснить, кто сотрудничал с немцами, а кто был жертва.

Я стала работать, у меня был допуск к секретной информации, частенько приходилось сидеть за печатной машинкой до двух-трёх часов ночи. Однажды поздно ночью шла домой, смотрю, лежит человек, я поняла, что это заключенный. И если его так оставить - замерзнет, ведь декабрь стоял. Я пошла в их барак, постучала. Мужики выскочили и утащили молодого зэка в тепло. Никакой охраны не было. Месяца через три тот парень приходил в контору, благодарил меня, восхищался, что я не побоялась его соседей по бараку.

И в заключение - о статусе «Дети войны». Я бы его никому не давала. Кто с 14 лет работал на заводах и фабриках, у них трудовые книжки и они получили свой статус. А мы на полях в этом возрасте не думали о статусе. Нам как-то сказали получить трудовые книжки, а мы заявили, что нам ещё учиться надо, а работать ещё успеем.

Вот у меня была приятельница-ровесница, так она в войну ни дня не работала.

А другая подруга жила в Сибири, тоже корпела в колхозе, два младших её брата умерли с голоду. У нас хоть карточки продовольственные были, а у них нет.

Третья - ленинградка. Война началась - ей пять лет было. Отец и мать её ушли на фронт. Бабушка в блокаду умерла, и она попала в детский дом. Потом эвакуация. Пока пересекали Ладогу, налетели немецкие самолёты. Детвора рассыпалась по льду, так фашисты их пулями «косили» на бреющем полете.

Автор письма, как мне показалось,  позавидовали ленинградским детям, что их вывозили в хлебный Ташкент. Но они там тоже сытыми не были, под палящим солнцем собирали хлопок, чтобы заработать на кусок хлеба.

И у нас в поселке Чля не все работали и не все голодали. Я и сейчас помню этих барских детей. Но их строго судить нельзя. Эти семьи имели большие огородные участки, полный двор живности - и коров, и свиней, и мелочь всякую. Вот они и платили налоги молоком и яйцами, а не грибочками и ягодой. Дикоросы сдавали ради денег, и это было делом добровольным. И если были перегибы, то только по вине отдельных руководителей-самодуров. Но это уже другая история.

Вывод - вопрос о статусе непростой. Жаль тех, кто действительно работал, но наравне с ними и лодырь получит статус. В общем, нельзя казнить миловать. Где поставит власть запятую, так и будет.