«Идиотская» жизнь Джигарханяна (Часть 2)

- Существуют театры, которые пытаются уйти от драматургии как основы спектаклей и создать пространство, только театру принадлежащее.

- А какое?

- Пластическое, звуковое. Создание настроения, воздействие яркими зрительными образами. Только без литературной основы.

- Я не могу судить о том, чего не видел. Но если это убедительно, если это кого-то волнует, то это имеет право жить. Мне кажется, что драматургия - некий каркас, некий повод. К тому же те, кто уходит от драматургии, все равно пишут какой-то сценарий, выстраивают какой-то сюжет. Конечно, лучше иметь дело с большой литературой, чем со своим сценарием. Эта литература дает гораздо больше, чем забирает. А плохая литература истощает организм.

- Когда актер работает в малохудожественной пьесе, он жалеет красок или, напротив, пытается обогатить литературный материал?

- Актер, выходящий на сцену, не может щадить себя. Если он говорит себе: «Я играю сегодня в плохой пьесе и поэтому буду экономить», то это не актер. Все равно актер выходит, чтобы прожить жизнь, и чем хуже материал, тем сильнее истощается актер. Он врет, если в пьесе неподлинные чувства и ненастоящие слова.

- Например, «Идиотская жизнь», в которой вы играете с Гаркалиным и Гундаревой, принадлежит, на мой взгляд, именно к таким пьесам.

- Почему? Совсем нет. «Идиотская жизнь» - очень хорошая пьеса в своем направлении. Не надо сравнивать ее с пьесами Шекспира или Чехова, как балалайку нельзя сравнивать со скрипкой. Это хорошая, интеллигентная пьеса, написанная по законам определенного жанра. В «Идиотской жизни» нет лжи, там есть замечательная ситуация, очень смешная и нелепая. Нет, у нас разговор не о том - о подлинности тем и слов.

- Я не знаю, что же тогда фальшивка. Мне казалось, что пьеса Руссена относится к разряду именно таких пьес.

- Вот вы, именно вы, матерные анекдоты рассказываете? Рассказываете или нет?

- Каюсь: рассказываю.

- Прекрасно! Вы же рассказываете его не краснея и не делая вид, что говорите совсем не вы. Вы рассказываете его к слову. И не становитесь от этого безнравственным. Так и здесь. А то, что эта пьеса не произвела на вас впечатления, слава Богу. Значит, вас впечатляет что-то другое. А кто-то катается в конвульсиях от смеха и очищает смехом свой организм. Самое великое, что есть в искусстве, - право выбора.

- Вы когда-то говорили, что актер имеет право всю свою жизнь разрабатывать один человеческий тип. Вы могли бы определить тот тип, который разрабатываете вы?

- Я ничего не разрабатываю. Мои пристрастия меняются так же, как меняется цвет моих волос, и на лице появляются морщины. Происходят нормальные изменения: что-то из моей жизни уходит вообще, навсегда, какая-то реакция притупляется, какое-то чувство исчезает. Я ничего не разрабатываю, я живу. Поэтому, извините за повторение, актер - это самая близкая к природе профессия.

- Вы, насколько я понимаю, пытаетесь максимально сблизить природу и искусство. Как в таком случае созданные вами образы влияют на вашу жизнь? В какие взаимоотношения вступает сотворенное с реальным?

- Это взаимный процесс. Идеально, если между тем, что я говорю со сцены, и моей жизнью нет шва. Если между жизнью и творчеством нет пропасти. Но, я думаю, мало кто может этим похвастать. Сократ пытался жить так, как понимал, а не отдельно: говорил и жил.

- Но Сократ говорил своими словами, следовательно, нес за них ответственность. Вы же говорите не от своего лица.

- Как? Я говорю именно от своего лица. Пьеса - это повод. Я, предположим, играю Ромео, но люблю на сцене так, как я умею любить. А не как Ромео. Я не знаю, кто это такой. Шекспир просто подсказывает хорошие слова. Как у Ростана, когда Кристиан говорит словами Сирано.

- А когда вы играете, скажем, просто злодея, то ведь между его мировоззрением и вашим - несомненная разница. И как тут в роль ни входи, все равно будет этот самый шов.

- Нет. Я не играю злодея, я играю жизнь, цепь поступков. Я должен понять, почему он ведет себя так, а не иначе, что он за человек.

- Но ведь все-таки он!

- Я! Вы знаете, наступает момент, когда актер вместо «он» начинает говорить «я». И происходит исчезновение этого шва. Все равно это я. Я в этих экстремальных клинических условиях. Но я. Другого варианта нет. Я должен прожить жизнь и быть убедительным. Обратите внимание: когда вы врали, у вас не было задачи соврать, у вас была задача убедить. Вы не врете, вы убеждаете. А бывает, что, выходя на сцену, мы начинаем врать.

- Скажите, а роль художника, артиста, в частности, претерпела какие-то изменения за время вашей профессиональной деятельности?

- Нет. Люди меняются тысячелетиями. А мы короткие куртки сменили на драповые пальто и решили, что появилось новое поколение. А меняются только внешние признаки. Для существенных изменений нужны миллионы лет. Я не знаю, было это или не было, сейчас уже все опровергается, но когда-то человек с четверенек встал в полный рост. Дальше все изменения по сути своей были микроскопическими... Новые русские, старые русские... Мини, макси: от этого ни ноги не меняются, ни человек.

Артур СОЛОМОНОВ.