Странное письмо пришло в редакцию в ответ на мою статью «А вслед за «Молнией» будет «Дуэль»...» («ТОЗ», 17.08.2000 г.) за подписью хабаровского писателя-коммуниста Виктора Кононова. Коллега пишет: «... если бы не «плохой» социализм и не советская власть, то тебе бы Илюшин никогда не стать писателем, а был бы ты каким-нибудь дворником или мойщиком машин...» (орфография и пунктуация оригинала сохранены).

Так вот, уважаемый коллега, в годы советской власти я был кочегаром - ничего в этом страшного не вижу. И никогда бы меня в писатели не пустили старшие «собратья» с партбилетами, если бы не эта самая пресловутая перестройка, к которой нынче... я сам не знаю, как относиться: радоваться ей было или проклинать? Но именно эти годы междупутья, с 1985 по 1991, и сделали меня профессиональным писателем, т.е. писателем, который дело писательства стал считать основным в своей жизни.

Да, пошли в ход все мои тексты, да, я стал получать за них деньги, я получил передышку, которая позволила мне плотно и однозначно заняться одним лишь литературным трудом. И именно тогда я понял, что это такое...

Это страшная вещь, которая забирает всю жизнь человека, делая его ирреально богоподобным и ничего не обещая взамен. Это очень горькое счастье помимо всяких денег.

Знаете ли вы, уважаемый коллега, почему это могло случиться?

Потому что мы переживали времена, когда уже практически не было ни цензуры, ни партийного контроля, но еще мощно, на исходе, работала система ГОСКОМИЗДАТА, которая позволяла сосуществовать рядом, скажем, Николаю Рубцову и Юлиану Семенову, людям, в принципе, несовместимым. Ни по социальному статусу, ни по материальному положению.

Система пахала, подбирая остатки, на исходе... Вот и я из этого же осадка. И людям из осадка страшнее всего, потому что они ни те, ни другие.

Но и, в принципе, обязан ли писатель связывать себя некоей партийной принадлежностью? Его роль - роль человека острослышащего, видящего, осязающего. Мне очень нравятся слова Джона Стейнбека, сказанные о нашей профессии: «Писатель - цепной пес общества».

Его роль - бдить на своей цепи, будь она золотой или железной, и успеть предупредить, если не сможешь порвать горло налетчику, чтоб хозяева смогли вовремя проснуться...

Хотя Россия XIX века придумала для него, писателя, другую роль - пророка. Учителя, провозвестника, «Мережковского-Гиппиус».

А закончилась эта роль гениальными выжившими одиночками вроде Солженицына, Шаламова!

Я и до сих пор не знаю, какую же мне роль-то выбрать, да, похоже, и выбирать уже не собираюсь, предпочитая чистое наблюдение за меняющейся действительностью, где смяты и мои собственные идеалы, и идеалы тех людей, которые до сих пор верят, как в пророка, в некую мумию, выставленную на всеобщее обозрение в столице страны.

Как сказал Лев Гумилев: «Человек - это просто крупный хищник». Он всегда будет бороться за право власти, право денег и право обладания женщиной. Три эти силы владеют жизнью человека, и на этом, к сожалению, основан прогресс человечества, который черт знает к чему всех нас приведет.

Именно об этом я думаю, а не о том, как выглядят г.г. Селезнев и Зюганов.

Но что толку вспоминать? Надо разбираться с новой реальностью русского человека, думать о том, куда же он, грубо говоря, «катит». Роль ПРОРОКА здесь вполне схожа с ролью «цепной собаки», и я не понимаю, в чем обвиняет меня коллега Кононов.

В. ИЛЮШИН.