Это было в давние, давние времена, когда все мои близкие и друзья были еще живы. Когда бутылка белого болгарского вина в сочетании с вечером и другом казалась настоящим счастьем.

Когда будущее радостно возбуждало, а прошлое почти не тревожило совести.

Был летний вечер. Мы с художником Александром Рябчуком пошли на этюды. Пленэр был в порту Восточном. Оба тогда писали акварелью. Но прежде несколько слов.

Несколько прочувствованных слов об акварели

Это довольно вреднючая и нервотрепная техника. Она всегда готова поиздеваться над беднягой художником. То неожиданно заплывет небо на землю. То без следа исчезнут красиво написанные облака. То при высыхании все цвета вдруг погаснут, и от былого великолепия и следа не останется.

Так ведет себя акварель по сырому (а-ля прима), заканчивать ее надо быстро-быстро, пока не просохла бумага.

Чем-то похожа акварель по сырому на молоденькую, очень симпатичную, но взбалмошную даму. Как с дамой, с ней и следует обращаться: тут слегка прикоснулся, тут притронулся, слегка наклонил - глядишь, потечет и ляжет, как задумано. Все бы ничего, но одновременно надо делать еще кучу дел: следить за натурой, смешивать краски, уточнять рисунок, прописывать детали. А проклятая бумага уже подсыхает и предательски начинает сворачиваться в трубочку! Значит, сеанс окончен. Не техника, а какая-то первобытная компьютерная игра. Не всякому художнику она подходит. Не каждый ее сможет полюбить. Но ведь встречаются мужики, которым почему-то нравятся исключительно стервы.

Впрочем, есть совсем другая акварельная техника. По сухому. Мазочек к мазочку. Не торопясь. Порисовал - попил чайку. Можно закончить завтра. Можно через год! Ей все равно. Такая вот любовь. Кому что нравится.

Мне все-таки акварель по сырому ближе. Есть в ней риск. Есть игра. Есть живая стихия воды. Кстати, зрители тоже предпочитают ту или иную технику не случайно. Они неосознанно выбирают ту, что ближе им по характеру.

Этюды на вольном воздухе

Мы шли с Александром Рябчуком по усеянному яркими приморскими цветами холму. Под нами переливалось желтым и красным золотом Японское море. Дубы, освещенные малиновым светом, на время забыли о своем природном цвете! Теплый ветерок в лицо. Красота. Но как все быстро меняется! Солнце короткими толчками уже заваливается за горизонт.

Мы уселись. Быстро размочили бумагу и погнались за быстро исчезающим состоянием.

Александр писал играючи. При этом он успевал рассуждать о мировых проблемах, перемывать косточки оставшимся в Хабаровске коллегам, рассказывать забавные случаи из своей жизни. А этюды один за другим так и отлетали в сторону. Художник не боролся с материалом, а радовался встрече с ним.

Порой он переворачивал кисть и рисовал черенком, и на влажной цветной бумаге появлялся рисунок. Этот прием я у него украл и до сих пор показываю студентам-первокурсникам.

Чего больше было в его этюдах - стремления точно передать натуру или любования эффектами акварели? Не знаю. Но помню, что мои этюды рядом с его показались перегруженными и скучными.

В другой раз мы расположились на глинистом бугре. Я уже приготовился писать, а Рябчук вдруг заявил: «Краски забыл». Я ревниво пододвинул к себе свою коробку и посочувствовал заполошенному и рассеянному коллеге. Что бы сделал я на его месте? Пошел домой, конечно. Александр быстро набросал пейзаж карандашом. Потом взял комок глины и раскрасил холм. Сорвал пучок сочной травы. Скрутил и принялся рисовать дубы и пирамидальные тополя. Получилось очень симпатично. Что-то похожее на старинный, выцветший от времени рисунок.

Я до сих пор благодарен Александру за тот давний, невольный мастер-класс. Действительно, рисовать можно чем угодно. Было бы живое чувство. А с этим у Александра Рябчука все в порядке. Не зря он в этом году получил городскую премию за создание серии акварелей. Они были признаны лучшими графическими работами 2002 года.

Из семейных преданий

Как оказался украинец Александр Рябчук на Дальнем Востоке? По сценарию большой мировой истории - никак не меньше. До революции в селе Великая Загоровка, что в Черниговской губернии, проживало полторы тысячи жителей, и почти все они были Рябчуки. Черниговская земля богатая, но на всех Рябчуков ее не хватало. Поэтому издавна процветали в тех краях промыслы и ремесла. Поэтому, как только появилась возможность, хлынули с тех мест переселенцы на Восток.

Дед Александра, Сидор Павлович, никуда уезжать не собирался. Он был знатным столяром. Умел зарабатывать. «Богатый и добрый господарь», - говорили про него земляки. За это его и уничтожили в годы коллективизации. Сгинул он без следа в Казахстанских степях.

Удивительно, как сумела Анастасия, жена репрессированного столяра, сберечь и поднять своих троих детей да еще троих осиротевших племянников? Ведь были страшные голодранцы на Украине. Было это и чудом, и подвигом одновременно.

Андрей Сидорович, будущий отец Александра, в молодости мечтал о небе. Но его выгнали из летного училища, когда узнали о том, что его отец репрессирован. Тогда он записался добровольцем на финскую войну. Уже получил автомат и маскхалат, но война кончилась.

И все-таки на свою войну Андрей попал. Только сложилась его военная судьба как-то нескладно. Окружение под Витебском, попытка прорыва, ранение, плен.

Лагерь был в чистом поле. Сами, как могли, пленные закапывались в землю и гибли от голода и ран.

Андрею Сидоровичу всегда странно везло. Может, это было не везение, а материнские молитвы спасали его?

Попал в Польшу. Врач-еврей вылечил ему легкие и растравил рану на ноге, чтобы не послали на тяжелые работы. Грузил Андрей продукты. Конвоир попался тоже странный: «Сталин и Гитлер - две свиньи. Из-за них мы тут». И отворачивался, когда Андрей кидал в колонну изнуренных пленных сухари и шоколад. Потом конвоир (очевидно, другой) напился, и его автомат заключенные сдали в комендатуру. За это их наградили посещением Дрезденской галереи! Вот уж действительно гримасы войны! Потом Дания. Работал рабом у немки. Дания - не Германия. Жестокостей больших не было. А немка была просто изголодавшейся по мужской ласке крестьянкой, как и ее соседки. Вот такая получилась странная, не героическая война на пышных вражеских перинах.

- Оставайся у нас жить, Андрей, - предлагали бельгийцы.

- Поехали работать на заводах Форда! - звали американцы.

Но Андрей соскучился по маме. Купил он себе на всякий случай автомат. Его шикарно по тем временам экипировали, снабдили пайком, и он пошел в Германию. Шел через разгромленные городки, в которых не было вообще никаких войск. По дороге раздал всю свою провизию голодным немецким детям. Дошел до своих. И вот что самое удивительное! Пришел в немецкой форме, с оружием, и его не расстреляли. Вот и не верь после этого в силу материнской молитвы.

Дальше был лагерь. Потом поселение на озере Удыль. Прииск Сомнительный. Там и родился в 1950 году будущий акварелист Александр Рябчук. Мой сосед по мастерской.

Портрет акварелиста в былые годы

Мы с Александром как-то связаны судьбами. Знаю его уже лет тридцать. Помню его розовощеким, вечно улыбающимся студентом. Розовощекость - это следствие хорошего питания в детстве. Отец Андрей Сидорович стал поваром первой руки. Александр усвоил отцовский талант. Как-то он научил меня готовить кашу по-монастырки. Все просто. Обжариваешь лук с морковкой и основательно подсаливаешь. Отдельно варишь гречку без соли. Потом перемешиваешь. Возникает новый вкус.

Простите, отвлекся. Вкусно, основательно поесть - это моя страсть. И совсем небезобидная. Из-за нее чуть не отдал Богу душу. Но вернемся к портрету.

В прежние годы Рябчук выглядел так: новорусская упитанность, готовность к веселым приключениям, штаны на лямочках. Ни дать ни взять - вылитый Карлсон. Тот самый, который живет на крыше. Казалось порой, сейчас надавит кнопку на выпуклом животике, даст кружок по комнате, сделает ручкой, выпорхнет в окно и исчезнет надолго.

Вот исчезать Александр умеет. При каких только обстоятельствах он не исчезал! Пропадал с защиты собственной дипломной работы, в момент подготовки своей персональной выставки, в самый пик срочной совместной работы. Потом появлялся: «Ничего, пустяки. Дела житейские. Отвлекся».

Ох, как я на него и злился раньше! Но потом понял, легкость акварели - это продолжение легкости отношения к людям и жизни. Надо Александра принимать и любить таким, какой он есть. Тем более, что он сам порой не рад своей стихийности. Она не дает ему реализоваться в полной мере. Люди гораздо менее талантливые, чем он, достигли в искусстве большего. Потому что целенаправленно трудились. Александр совсем не карьерист. Со своим талантом, который у него действительно есть, он обращается, на мой взгляд, очень своевольно. Он то закапывает его, то вновь выкапывает, то опять закапывает... При этом он практически не теряет творческую форму. Это говорит о большом потенциале художника.

В последние годы

Александр очень переменился. Ничего от живущего на крыше персонажа не осталось. Он теперь похож на Максимилиана Волошина. Стоит только надеть на Александра Волошинскую тунику и сандалии и можно снимать фильм о поэте без всякого грима. Кроме того, Волошин тоже был великолепным акварелистом. Для обоих античный Крым стал второй родиной. Оба самозабвенно писали древние накаленные солнцем горы и синее Черное море. В разной манере, конечно. Этим летом Александр привез целую пачку светлых, еле тронутых краской и от того светящихся этюдов. Мне тоже нравится способность акварели светиться, подобно фреске. Дай бог, чтобы он не останавливался и сделал по живым впечатлениям больше работы. Надеюсь, впереди у него новая персональная выставка. Ему нужно встретиться с самим собой разных лет и понять, чего же он хочет сделать в искусстве больше всего. Ведь жизнь так коротка.