Особое место в моей жизни сыграл флот. Это он воспитал, поднял и обучил меня. Все, что сегодня имею: работу, дом, семью, друзей, умение и возможность писать эти строки, все это дано мне флотом. Веками выточенные флотские традиции сделали свое дело. Флот, как хорошо отлаженный механизм, как школа жизни, как крепкая семья с жесткими, но справедливыми правилами жизни.

Я мог бы стать кем угодно, но флот сделал из меня то, что должен был сделать. Наверное, и материал был неплохим. За это уже низкий поклон родителям и предкам моим. Осталось добавить, что когда я говорю флот, говорю, конечно, о родном предприятии - Амурском пароходстве, о нашем коллективе. Обо всех, кто учил меня, строго спрашивал и помогал во всем. Низкий поклон вам, мои учителя. Воистину тридцать три года назад я попал в хорошие руки!
Родился я в небольшом забайкальском селе, расположенном по ходу Транссибирской магистрали. Наименование села Гаур с местного наречия как будто переводится как «деревня среди гор». Гор, хоть и невысоких, правда, у нас достаточно. Мы их зовем сопками. Родился я в далеком 1956 году, в конце апреля.
Мне рассказывали, что перед родами мама поставила квашню, завела тесто, чтобы испечь хлеб. Тут я, в семье третий, а по общему составу средний из пяти детей, засобирался на белый свет. Выпекала хлеб уже соседка. Как говорят, хлеб тогда получился хороший.
Таких деревенек, как моя, сотни тысяч по России, они все похожи друг на друга, но в каждой есть что-то свое, особенное. Тем, кто плохо ориентировался в географии страны, когда они интересовались, откуда я родом, сразу пояснял так: это те места, куда царь ссылал декабристов. Не лучшие на этой земле места, но кому как.
Мы, забайкальцы, проживая на родине, ведем себя, как все, дружим, ссоримся и часто деремся между собой, даже чаще, чем другие. Но вдали от родины мы ищем себе подобных, тянемся друг к другу, потому что скучаем по своим землякам, имеющим открытое сердце, добрую душу и много всего другого, что нас отличает. Кровь русских, украинских, белорусских переселенцев, смешанная с туземной, вылилась здесь в особую породу местных жителей, которые стали называть себя «гуранами». «Гуран» на местном наречии «самец дикой козы». Я предполагаю, что не за красивые глаза или грациозность так моих земляков зовут, а за что- то другое. Боюсь, что за дикий и порой необузданный характер. За «норов», как говорили раньше.
Рвануть рубаху на груди (своей или чужой!) и пойти лет на пяток по нарам - это про наших. Слез-то сколько дурь такая принесла и горя.
Вот пример из этой серии. Сидят два родных брата, пьют водку, попутно хвастаются, кто настоящий мужик (как сейчас говорят, кто «круче»!). Один, старший, младшего донимает: «Ты слабак, ты баба, а не мужик». Простите меня, дамы, но сравнение с вами, милые, всегда считалось у моих земляков высшей мерой недостойности. Хотя женщин, в общем, уважали, некоторых даже боялись. Вот старший и «сверлит» малого: «Баба ты, размазня, ты не мужик, ты настоящий поступок не сделаешь». «Я баба, я слабак! - кричит младшенький. - Смотри, как делают настоящие мужики!». Со стены срывает карабин, ствол к горлу и на курок! Мозги по стенам! Господи, прими душу раба своего неразумного! Вот вам забайкальская рулетка! Вот они, мои горячо любимые земляки, братья и сестры. А когда на все это «добро» еще и водка попадает - все, туши свет, закрывай ставни. У нас если свадьба прошла без мордобоя, то было скучно. Да так и по всей Руси ведется! Сам был хорош. Мне самому рассказывали, что в молодости, когда работал на пассажирских судах, я в первых рядах выходил на дебаркадер на стенку деревенских мужиков, у которых драка с экипажем была лучшим развлечением. Сейчас захожу в подъезд и, видя там обкуренных недорослей, сильно боюсь. Наверное, это потому, что долго в городе живу. И еще, мы тогда даже в драках были благороднее. Бились зло, но без изощренности, на которую способны нынешние. Эти не дерутся, эти убивают сразу всеми доступными способами.
Предки мои в здешних местах, где я родился, жили давно. Все, о ком мне удалось узнать, были крестьянами, охотниками, рабочими, в общем, людьми. И еще солдатами, не по профессии военными, а именно простыми солдатами, коими становились на время войн, оставив временно хлебопашество и другие мирные занятия. Лихих геройских подвигов не совершали, но и за чужие спины не прятались. К войне относились, как к тяжелой кровавой работе.
Отцовская линия отличалась многодетностью. Да и материнская тоже. У меня около сорока двоюродных братьев и сестер, многих я так ни разу и не видел. При такой плодовитости родни я смело могу целовать в нос всех коренных забайкальцев, как возможных родственников.
Моим прапрадедом был Филипп Демьянович Черепанов. Дети его служили в казаках. Петр Филиппович, его сын, имел десять детей. Наш дед Иван был старшим. Жили крепко. Работали много. Петр Филиппович прожил 76 лет и был уважаем детьми и земляками. В семье другого прадеда Наделяева Петра было двенадцать человек, девять сестер и три брата. Их мать, моя прабабка Матрена, была родом из Тамбовской губернии, из переселенцев, прожила 90 лет. У деда Ивана Петровича было тоже немало - восемь детей. Старший - мой отец Черепанов Анатолий Иванович. Его мать Агафья Петровна, моя бабушка, по тем временам считалась образованной, имела два класса школы. Умела «ладить» (лечить). А то, что была мастерица по выпечке, я и сам помню.
Еще я помню, как уважали и слушались ее дети. Когда один из ее сыновей обидел жену при матери, она, уже в возрасте и больная, отвела его в сторону и била по щекам. Матерый мужик, вздорный и упрямый по характеру, повидавший многое, стоял навытяжку и повторял: «Мама, прости!». До конца своих дней бабушку Агафью дети слушались. После гибели мужа она одна поднимала детей. Напомню, их было восемь. Мой отец в 19 лет ушел на фронт, прошел боевой путь от Сталинграда до Берлина и вернулся в родное село героем.
Его портрет, молодого и красивого офицера, с орденами на гимнастерке, все мое детство строго смотрел на меня. Не только мы, его дети, но и вся наша родня гордились им. Наш дед Черепанов Иван Петрович был призван в действующую армию раньше, в июле 1941 года. Воевал в составе одной из забайкальских дивизий. Где-то в декабре погиб в боях под Москвой.
Тогда сибирские и забайкальские дивизии остановили немцев. Отцов и дедов наших не жалели, многих прямо с эшелона бросали под танки с одной винтовкой. Те, кто там побывал, называли эти события не иначе как «мясорубка». Первое извещение было о том, что Иван Петрович пропал без вести. Односельчанин рассказал позже, что в бой шли вместе, потом он потерял Ивана, и больше не видел ни живым, ни погибшим. Отец уже был на фронте, когда пришло это известие. Бабушка Агафья Петровна, мать отца, вспоминала, что когда увидела почтальона, по виду того уже было понятно, что он несет, попросила Бога о том, что если что-то случилось, то пусть это будет муж, а не сын. Вроде старый пожил, а молодого надо сохранить.
Бог услышал ее просьбу. Война забрала у нее мужа, сохранив сына и дав возможность родиться мне и родить всех остальных, которых произведут на свет мои дети и внуки. Говорят, что ощущение принадлежности к роду, тяга родниться, знать, кто ты, появляется после 25 лет. Если это так, то я пишу вовремя. Скоро мои сыновья, надеюсь, начнут спрашивать о корнях своих.
Про деда Ивана Петровича нам рассказывали, что он был охотником и азартным человеком. Характер имел веселый.
Единственная фотография деда по отцовской линии, Ивана Петровича, была сделана, как говорят, перед отправкой на фронт, он на ней пьяненький и веселый. Больше всех на деда похож мой брат Иван, названный в честь деда. Он и характером выдался в деда - легкий в отношении к вину и бабам, и к своей судьбе тоже. Раньше я злился на него за это. Потом я стал мудрее. Я посылал ему письма и скромные посылочки, и каждый раз писал, что мы любим его, и нет у нас всех зла на то, что он живет не так, как мы ему желали. Он знал, что мы всегда поможем ему, но никогда ничего не просил. Он ничего не имел и не стремился иметь. Все, что было, раздавал своим временным друзьям. В отцовском доме жил один и пил горькую. Потом наш младший брат Иван умер. Произошло это в жаркий август 2004 года. Хоронили его скромно, по-деревенски.
Односельчане - мужики, изможденные поддельной водкой и спиртом, который продавался как средство от обледенения, даже толком не могли вынести гроб и опустить его в могилу. Пришлось родственникам помогать им, хотя это противоречит обычаям. Видя это, я сказал младшей сестре Александре: «Еще несколько лет, и в деревне хоронить будет некому, женщины сами будут носить покойников». «Похоже, так и будет», - подтвердила Шура. Она знала, что говорит, ей, фельдшеру нашей деревни, да не знать всей этой горькой правды. А правда такова, что мы вымираем. Нет ума охватить эту трагедию моих соотечественников. Нет мудрых и решительных людей, которые могли бы нас вразумить. Тем, кто пытается это сделать, затыкают рот, кому шоколадом, кому свинцом. Война против нас никогда не кончалась. Боясь одолеть нас в открытом бою, враги наши нашли способ разложить нас, сгноить и умертвить, вывести как насекомых. Им во благо, что власть наша много лет отучала многих думать, а особо строптивых перестреляла. Извела самостоятельного мужика.
Сначала гражданская война покаталась огненным колесом по нашей земле. Потом усатый дядя с Кавказа «проредил» нас, как прикидывают, на 15-20 миллионов. А затем уже и Отечественная пришла. И везде первыми гибли здоровые, сильные духом и телом. В нашем родовом селе Утан стоит скромный памятник односельчанам. И село небольшое, а сколько народу погибло! А вот власть, большая московская, забайкальцев почему-то всегда не любила. Защитившие Москву от нее благодарности так и не увидели. При советах забирали все до нитки, колбаса в традиционно животноводческом крае была большой редкостью. Это за помощь атаману Семенову, очевидно. Когда пришли демократы, стало еще хуже. В некоторых семьях детей кормили комбикормом. Голод, как в Африке. Я так думаю, что это забайкальцам по наследству досталось. От каторжан. Власть всегда считает тех, кто живет здесь, зараженными оппозиционным духом от ссыльных. При этом явно и то, что многие и есть прямые потомки упомянутых. С их же характером. Такие любой власти неудобны. Это не только в Забайкалье. Такое отношение к народу начинается везде, как заканчиваются московская и питерская объездные дороги. Есть серьезные опасения, что мы скоро вымрем, как нация, как этнос, как некогда гордое, воинственное племя. Те, кто нас свел в пропасть, будут плясать на наших могилах, под свои песни о том, как они без войны сломали и уничтожили победителей. У нас мало друзей и много врагов. Еще больше врагов, которых многие считают друзьями. Нас, даже униженных, ослабленных и подмятых, боятся. Боятся потому, что помнят.
Мы часто возрождались буквально из пепла. По большому счету, они правы, что нас боятся. Мы умеем вставать. Мы всю свою историю воевали. Со всеми. Долго и жестоко. Называлось это «собиранием земель». Иногда действительно бесхозных, чаще чужих. Если нас сравнивают с медведем, то получается, что все вокруг заинтересованы, чтобы в мире на одного непредсказуемого зверя стало меньше. Война за мировое господство никогда не прекращалась. Вселенская любовь - это мечта, может быть, цель, но далекая. В человеке заложено соперничество. Даже из близнецов, из влюбленных, один всегда будет лидировать. Сегодня мы живем в стране, которая проиграла войну. Поэтому у нас упадок всего: духа, морали, экономики.
Моя мама Ирина Терентьевна, в девичестве Суханова, родом из Новоильинска - села, расположенного недалеко от того, где родился я. Любимая дочь родителей. Рассказывали, что мамина родня пошла от ссыльного каторжанина с западных районов России Суханова Бориса Константиновича. Он взял в жены красивую юную тунгуску, той, как рассказывали, около 16 лет было. Так в мою кровь попала туземная добавка.
Бабушка моего деда, моя, значит, прапрабабушка, ходила в национальной тунгусской одежде. Ее сын Матвей Борисович Суханов считался элитным мастером, плотничал, строил церкви. Работал в артели, строил по деревням. В артели у них было золотое правило: в 2-3 месяца один раз «расслаблялись», договаривались, допустим, три дня пить водку. И пили. Потом в одно время все резко разом бросали и вновь за работу. Матвей Борисович прожил 86 лет и родил двух сынов - Терентия (моего деда) и Ивана, и еще дочь Глафиру. По другой ветке прапрадед Ефрем Кузнецов приехал в Забайкалье с Белоруссии. По пути пожил еще на Алтае. Его сын Николай Ефремович взял в жены дочь казака Евдокию Вологдину. Родили семь детей. В их числе мою бабушку Кристинью. У мамы моей был красивый миндалевидный разрез глаз. На старых фотографиях наша мама выглядела, как настоящая восточная красавица. Ее, единственную дочь, отец сильно баловал. При том, что семья деда жила скромно, мама одевалась очень модно.