Святые Ганс и Ричи

У меня во дворе жил ветеран - дед Ваня. Казалось, годы не властны над ним, он всегда бодр, весел и не носил орденов. Зато, выйдя во двор, мог часами рассказывать о своей жизни: как трактористом работал, как в лагере сидел, как оттуда на фронт мехводом призвали. За войну на нем три танка сгорело, почти до Берлина дошел, а потом еще и добивал японцев в Китае.
Еще один ветеран всегда приходил к нам в школу ближе к 9 Мая. Грудь ветхого старика украшали бесчисленные медали, голос его был тих, а глаза казались будто слепыми, от чего, когда он рассказывал про освобождение концлагеря и всех ужасах, что там творились, по детской коже пробегал холод. Фамилию его и отчество уже не помню, но звали его Иван.
Двадцать лет назад он не явился на очередную встречу, а еще спустя год во двор не вышел и бравый танкист. Пускай память и не сохранила их фамилий, лишь имена, зато в ней навечно запечатлены их лица, а истории переплелись в одну, как подвиги всех наших дедушек и бабушек, объединились в один, большой, общий. Имя ему - Победа. С их слов и написан этот рассказ.
Мы отбили концлагерь у фашистов - пятнадцать гектаров преисподней, огороженной проволокой. А за колючкой люди, точнее, то, что от них осталось: худые, голодные. Все радуются: мужики обнимают, девки целуют. А детки нет, будто не понимают, что все мучения позади. Только ручонки тянут, мол: «Дай».
У нас у самих-то жрать не было, но у кого что было заныкано - сухари или шоколадка трофейная… Все отдали. Мы пока там стояли, вообще, не ели. Кусок в горло не лез. Приказ командира запрещал отдавать пайки бывшим пленным, а сам же, только пульман с кашей возьмет, ложки не съест - несет к детским баракам.
Строения деревянные, а в них шконки в три яруса. Там не то что матрасов, вообще ничего не было - на досках люди спали. Перед ними виселицы, человек по десять на каждой. Печи огромные, и трупы сложены, как дрова.
Так малышей, пока суть да дело, решили в немецкие казармы поселить. Там и мебель, и матрасы были, по четверо на койку все и уместились. Ведем их к новому жилью, мне как раз в помощь Тони дали. Он англичанин из пленных, но говорил по-русски. Нацистские бараки стояли полукругом, перед ними небольшой плац и наспех сколоченные виселицы. Двое в форме болтались: один в английской, второй в немецкой. На груди таблички: «коммунист».
Кто-то из детей крикнул: «Ричи!» Толпа ребят окружила место казни. Вот тут они все заревели, как по приказу.
- Кто это? - спросил я своего спутника.
- Вот этот Ричард - он наш, из Дублина. А тот - Ганс, он ему помогал.
- Помогал? Чем?
- Ричи тут за бургомистра был. Языков же много знал - облегчал немцам руководство пленными. Он даже имел право по лагерю свободно перемещаться. А нацисты русских за людей ведь не считают - вы для них скот. А нас, по сравнению с другими, кормили и помощь от Красного Креста давали… Он сначала гуманитарку детишкам подкидывал, они ведь толком работать не могут, зачем немцам их кормить? Потом придумал, как продовольственный склад обкрадывать. Они с Гансом дружили, тот стал ему помогать, но неделю назад их раскрыли. Вот результат. 
Я испытывал благодарность к ним. Там ведь в лагере и бабы немецкие были, да и дети свои у многих из служащих… А людьми оказались заключенный и простой солдат. Мы решили их похоронить. Нашли небольшой холмик рядом, где земля была помягче. Вырыли две могилы, правда, копал в основном я: Тони, хоть и говорил, что их кормили, но сил у него не хватало - после пяти взмахов лопаты приходилось отдыхать. Потом понесли тела. К могилкам пришел первым, хоть немец, которого я нес, и был тяжелее раза в два, чем тот, что тащил ирландец. Без лишних церемоний кинул труп в яму, присел на отвал и принялся крутить пару цибарок. Через несколько минут, еле волоча ноги, пришел мой новый товарищ. Положив тело возле могилы, рухнул рядом сам, борясь с одышкой.
- Вставай, покурим, да будем закапывать.
- Сейчас. 
Он приподнялся на колени перед телом, снял с шеи покойного шнурок, на котором были простой крестик и медальон. Принялся обыскивать гимнастерку. Я его не осуждал - сам не раз шмонал мертвых немцев в поисках папирос или фляжки. В одном из карманов он нашел несколько сложенных листков бумаги и фотокарточку, сел рядом со мной, с благодарностью взял самокрутку и закурил.
- Не стыдно? Товарищ ведь твой, хоть и жмурик.
- Нет, Ваня, ты не понял: это вроде вашей иконы. Нельзя иконы хоронить, а крест мы положим в могилу, крест должен остаться с человеком.
Он развязал шнурок, вернув крестик в карман гимнастерки Ричарда. Снова сел и передал мне медальон. Я повертел его, рассматривая.
- Действительно, икона. А что здесь написано?
- Mathilde die Heilige - это по-немецки. Святая Матильда.
Еще немного повертев кусочек металла, я протянул его обратно.
- Оставь себе: икона должна быть у самого близкого человека на похоронах, в данный момент это ты.
- Да я в бога-то не верю, к тому же ты его тоже хоронишь - забирай, дай лучше фотку посмотреть, - он протянул фото, однако икону не взял.
- Оставь, Ваня. Веришь или нет - это не важно. А я, если бы не ты, не смог бы его похоронить - мне же даже могилу выкопать сейчас не под силу.
Я убрал образ в карман и стал изучать фото.
- Жена у него красавица, конечно, и детишек аж трое - жаль, не дожил… - вновь передал карточку Тони.
- Да, жаль. Война закончится - вернусь в королевство - отдам ей письма… - он бережно положил фото к листам бумаги.
Спустя полчаса погребение завершилось установкой двух небольших надгробий из веток дуба, росшего неподалеку.
Через сутки нас бросили в прорыв - батальон оказался на острие атаки. Я был уверен, что это наш последний бой. Уже в «Марусе» - моей третьей 34-ке, где служил мехводом, достал иконку, привязал к ней шнурок и надел на шею, убрав под тельник. Перекрестился.
- Спаси и сохрани, - произнес первое, что пришло в голову.
- Не поможет, - злорадно усмехнулся наводчик Гриша.
- С богом, - сказал командир, и бронированная машина покатилась в свой последний бой…
Очнулся от жжения в груди. Открыв глаза, понял, что вишу на раскаленном обломке рычага. Гимнастерка в месте попадания своеобразного копья обуглилась. Икона, спасшая мне жизнь, тоже раскалилась и прикипела к коже.
Танк горел. Времени было в обрез, голыми руками открыл раскаленную крышку люка у себя под ногами.
Кожа ладоней и пальцев осталась на металле, в танк ворвались языки пламени - топливо из пробитого бака горело под днищем «Маруси». Выхода не было - бросился в огонь и выполз с лобовой стороны танка. Я был похож на пылающего демона. Начал кататься по земле, стараясь сбить пламя - бесполезно.
Подбежал пехотинец, схватил за сапог и волоком протащил несколько метров. Кинув меня в  небольшой ручей в овраге, он получил пулю в голову и замертво рухнул.
- Спасибо, братишка, - последним усилием накрылся его телом, сознание покинуло меня.
Победу встречал в госпитале. Думал, война закончилась - все домой! Не тут-то было - приставили к экипажу четвертой «Маруси», прямо с ней погрузили на поезд, и на Дальний Восток - крошить япошек.

Подготовил Евгений Ивашкин.