Рукопись из Калифорнии

Молодой прапорщик во время Первой мировой войны

Рукописей было две, обе принадлежат одному автору. Это воспоминания бывшего хабаровчанина Михаила Ильича Мальцева, жившего в эмиграции в американском городе Лос-Анджелесе в первой половине прошлого века. Двадцать лет назад мне их передал артист Хабаровского краевого театра драмы Юрий Геннадьевич Машков. С ним мы были хорошо знакомы, до самой его смерти (2011 год) поддерживали отношения.

О родителях

Передавая мне плотно напечатанные на машинке страницы (их было около тридцати), Машков передал мне и сопроводительную записку. В ней было написано:
«В августе 1995 года мне, наконец, посчастливилось совершить поездку в штат Калифорния. Получил приглашение от кузины Лидии Михайловны Волменской, уроженной Мальцевой. Кстати, ее крестили в детстве в церкви святого Иннокентия Иркутского, которую сейчас восстанавливают.
Перед отъездом на Родину, в Хабаровск, Лидия Михайловна (она родилась 2 октября 1910 года) передала мне воспоминания своего отца Михаила Ильича Мальцева с тем, чтобы я опубликовал их в нашей печати. По моей просьбе заслуженный работник культуры подготовил воспоминания …»
Одна из рукописей автобиографична. Писать ее Мальцев начал в 1960 году в городе Лос-Анджелесе.
Начинается с рассказа о родителях (стиль автора сохранен):
«Мои родители - Илья Иванович и Евдокия Алексеевна Мальцевы приехали в Хабаровск (тогда дер. Хабаровка) в 1875 году, по моему не точному предположению, из г. Кяхты, где они, по-видимому, и родились. Ехали они до реки Амур на лошадях, а по Амуру, вниз по течению, на баржах или плотах.
На месте теперешнего Хабаровска тогда было гольдское стойбище (деревня), и кругом тайга, хвойный и лиственный лес (ель, лиственница, кедр, дуб, береза, осина, клен, ольха, орех, бархат и др.), разнообразный кустарник, изобилие травы и цветов, даже южных, таких, как лилии, ландыш, тюльпаны, орхидеи и многие другие; изобилие зверей и птиц в лесах, рыбы в Амуре - не сумею все и переименовать.
Отец был специалистом по строительству домов, зданий, главным образом по каменной и кирпичной кладке. Из Хабаровска он был командирован военно-инженерным ведомством в Кяхту, набрать там рабочих: плотников, каменщиков и печников, что он и сделал.
Отец открыл первый кирпичный завод, вероятно, его субсидировало инженерное ведомство. Завод был в трех верстах от Амура. Работали китайцы: было несколько обжигательных печей, сараи, навесы для сушки и гладкие площадки для выкладки кирпичей: дом (фанза) для рабочих.
Не знаю, как начали жизнь мои родители в Хабаровске. Но, видимо, позже отец купил участок земли, 60 саженей на 25 саженей (420х175), и построил дом с большой русской печью, помещением для спанья рабочих и даже складом с некоторой утварью, где стояли две бочки с водой.
Это была половина дома, разделенная холодным коридором и чуланом. Вторая половина - горница и большая спальня… Дом находился в трех кварталах от Амура, вблизи речки Чердымовки, в которой вначале вода была пригодна для питья. Был выстроен еще один дом на две квартиры, каждая с кухней, двумя комнатами. Этот дом сохранился еще после революции…».
Далее автор описывает свою жизнь в Хабаровске. Примечательны такие ее штрихи:
«Из десяти братьев я знаю только оставшихся четырех. Из оставшихся в живых Иван умер в Шанхае, средний брат Василий умер в Москве в 1947 году. Я самый последний, родился в 1883 году 7-го… Назвали Михаилом потому, что на следующий день был день Архистратига Михаила…
Закладка памятника графу Муравьеву-Амурскому, самое основание его, делалась под наблюдением отца. Этот огромный, величественный памятник в саду над утесом, был уничтожен большевиками, так же как великолепный православный собор над Амуром…»
Читать записки М. И. Мальцева о его детстве, юности в Хабаровске равно тому, как будто бы окунаешься в прошлое и ходишь по глухим улочкам будущего города-гиганта. Опустим все эти 12 страниц плотно напечатанного текста…

БОЙНЯ НОМЕР ОДИН

Став юношей, Михаил решил поступить на военную службу. И в сентябре 1901 года был зачислен в расположенный в Хабаровске 24-й Сибирский стрелковый полк. Дальше его ждала служба и … война. «Это была целая книга, - запишет он в своих воспоминаниях, - война с Японией».
В какую круговерть попал молодой «вольнопер» Михаил Мальцев? Какой была тогдашняя обстановка в регионе?
Вольноопределяющийся Мальцев оказался в круговерти Русско-японской войны. В 1894-95 годах Япония разгромила Китай, в результате чего последний потерял свои территории. Под угрозой был Ляодунский (Квантунский) полу­остров вместе с Порт-Артуром. Но вмешались Германия, Франция и Россия, они настояли, чтобы полуостров и порт остались у Китая.
В 1886 году император Николай II подписал договор с Китаем о дружбе. Китай позволяет России строить железную дорогу к Владивостоку через северную Маньчжурию. Спустя два года Россия арендует Ляодунский полуостров сроком на 25 лет. Японии это не нравится, она протестует. В 1902 году царская армия входит в Маньчжурию. Япония формально была готова признать эту территорию за Россией при условии, что она признала бы японское господство в Корее.
Но русское правительство допустило ошибку - оно даже не стало вступать в переговоры с Японией. Результатом стало то, что 27 января 1904 года японцы атаковали русские суда в Порт-Артуре. В середине апреля их армия вступила в Маньчжурию.
20 декабря 1904 года Порт-Артур был сдан японцам. 14-15 мая 1905 года произошло Цусимское сражение. Потери русской армии - 19 кораблей и десять тысяч убитых и пленных, не считая раненых. В той войне их было немало.
Полк, в который был зачислен Мальцев, состоял из двух батальонов, это восемь рот, в каждой четыре взвода, во взводе по два отделения: 14 солдат, взводный командир в чине младшего унтер-офицера. Мальцев попал в третью роту.
Командовал полком полковник А. А. Лечицкий. Мальцев подробно описывает, как была организована служба. Вскоре начались боевые действия, бесконечные стычки с японцами.
«15 августа в начале дня наша рота отстреливалась от наседавших японцев. Я был ранен пулей в грудь, - вспоминал Мальцев. - Пуля вышла под правой лопаткой. Фельдшер перевязал мне рану… На следующий день, пройдя всего верст 12, я в санитарном поезде уже ехал в Харбин. В Харбинском полевом госпитале лежал недели две… выписали обратно в полк».
В сентябре ему вручили георгиевский крест 4-й степени и представили к чину прапорщика. «После Мукденского боя я узнал, что произведен в чин прапорщика, что дало мне возможность получить Анну 4-й степени (орден Св. Анны. - А. Ч.).
… Укрепились на Ганжунинских позициях. Армия пополнилась, сравнялась с японской по силе. Следующее наше наступление было концом японских успехов. В декабре 1905 года я вернулся домой в Хабаровск, куда вернулся и наш 24-й Сибирский полк».

НА «СОБОЛЕ»

Как сложилась дальнейшая жизнь Мальцева? После возвращения в Хабаровск он, видимо, продолжал службу в своем полку. В текстах сведений о его жизни почти нет. В его воспоминаниях в дальнейшем речь идет в основном о событиях Гражданской войны на Дальнем Востоке.
Мальцев оказался на фронтах Первой мировой войны. Отсюда он посылал родным в Хабаровск письма, фотографии. На обороте были такие надписи:
«29 октября 1914 года. Моим близким и дальним родным Симе, Лиде, Жене. На память о временах Великой и страшной войны. М. Мальцев»; «10/ 12.1914. Варшава. Симе, Лиде и Жене. Шлю пока (далее не разборчиво) эту моментальную и скверную фотографию. 31 /12. 1915 г. Станция Лида». На этой войне Михаил был также ранен. Дальнейшая судьба его неизвестна.
«В это время (январь-февраль 1920 года. - А. Ч.) я лежал в госпитале (болезнь желудка). Числился в егерском батальоне. С приходом красных я из госпиталя ушел и не явился в батальон, который превратился в советский. Я скрывался. Очень хозяйничать красным японцы не давали (город был в руках японцев. - А. Ч.). Перед Пасхой, 4-5 апреля, японцы с боем выгнали красных из Хабаровска, которые ушли частью за Амур, частью в леса по Уссури вверх и по Амуру вниз».
Довольно правдиво Мальцев описывает события в низовьях Амура, в Николаевске, роли в них Тряпицына.
«Часть шайки Тряпицына во главе с Лаптой, 300 партизан, появились на Амуре и двигались вверх к Хабаровску. С открытием навигации на Хабаровском рейде, конец апреля, я сначала поступил рулевым на катер «Надежный», а потом на небольшой пароход… «Соболь».
Этот пароход обслуживал местный рейд… Плавал верст за 200 вниз по Амуру, буксировал баржи с дровами в город, а крестьянам взамен дров отвозил продукты и пр. товары. По всему Амуру крестьяне заготовляли и укладывали в поленницах на берегах дрова для пароходов…
Команда парохода: командир - Н., лоцман - Коптев, рулевой - я, машинист, помощник его, масленщик, 2 кочегара, 2 матроса, повар: 11 человек. 3-4 рейса сделали благополучно.

Этот злополучный рейс

В последний злополучный рейс, в 20-х числах июня 1920 года, нагрузили много муки, отрубей, бобового масла, сахару, чая, мыла и пр. на большую железную баржу «Чикаго» (подъемностью 30.000 пуд.), китайскую джонку и отправились.
На барже баржевой с женой и детьми, человек 20 крестьян, 3 торговца (Гольдштейн, Малков и Зайцев). На пароходе пассажир Шт. - капитан Пчелин.
Утром, в воскресенье, подошли к селу Троицкое. 180 верст от Хабаровска в сторону Николаевска. От берега отделилась лодка, в ней несколько человек. Деревня казалась пустой. Странно. Якорь отдан.
Из подошедшей к пароходу лодки зашли в дождевиках (хотя дождя не было) люди. Я - у руля. Деревня вдруг ожила: из домов, из-за поленниц дров высыпали люди с винтовками. У меня от неожиданности потемнело в глазах: не хочется верить, что это красные, хотя больше некому.
Вглядываюсь и узнаю каинов с черно-красными бантами. На пароходе уже хозяйничают причалившие на лодке партизаны. Ко мне подскочил один, наведя револьвер: «Есть у вас оружие?».
Я, мельком взглянув на него и не бросая рулевого колеса, отвечаю: «У меня нет». - «Отвечаете головой». - «За себя отвечаю», - и он прошел на нос парохода, скомандовал на берег: «1-я рота в цепь, пулеметы на позицию».
Смеяться в голову не приходило в то время. Закрепили концы. Отдали сходни. То же сделала и баржа. Бежать было невозможно. Нужно было решать, как себя держать. Около рубки - командир парохода, лоцман, машинист и я.
Подходит среднего роста, лет 35, худощавый со злобно-торжествующим лицом партизан и, обращаясь к командиру, говорит: «О Тряпицыне слыхали?» - «Да». - «Так это я. Что, страшно?» Но на самом деле это был Лапта (настоящую фамилию не помню).
Спустившись вниз, в каюту, я услышал шум на палубе. Поднялся. Один из партизан (Силин) кричит на командира парохода: «… гад, поставлю к борту и расстреляю, как собаку…». Командир утаил часть продуктов при обыске. Испуг, смущение, растерянность видны на лице и во всей фигуре командира.
Обыском, арестами, допросами занимались партизаны, Силин, лет за 30, среднего роста, крепкого сложения. Он же был как бы «начальником штаба» отряда.
«Штаб» был весь обвешан оружием: револьверы, ручные гранаты, карабины, патроны, нагайки, бинокли, сумки с картами; рядовые партизаны: винтовки, гранаты, патроны.
Это и был вышеупомянутый отряд Лапты. Состоял их сахалинских каторжан, николаевских грузчиков, мобилизованных крестьян, корейцев и китайцев, рабочих с приисков, рыбаков и других. Вниз по Амуру по селам и вверх по Амгуни до Керби у них была телефонная связь (по старой царской телеграфной линии).
Силин приказал арестовать командира, лоцмана, рулевого, машинистов и вести их в деревню в «штаб». Машинист настоял оставить помощника наблюдать за машиной. Привели нас к большому дому, видимо, богатого крестьянина.
У входа слева красный флаг и справа - черный с 4-мя, по обеим сторонам, красными буквами надписями: 1. «Да здравствует трудовой народ!», 2. «Смерть паразитам!», 3. «Анархия - мать порядка», четвертую надпись не помню.
В доме было не меньше пяти больших комнат и кухня. Завели нас в одну из комнат. Несколько партизан сидело, лежало на скамейках, табуретках и на полу. Вошел Силин, за ним арестованный Пчелин. Силин сказал: «Обыскать этого хлюста».
Состояние Пчелина было подавленное. Во время обыска он снял сапоги, и на допрос его увели босым. С парохода Пчелин ушел в деревню незамеченным к своим родственникам, которые, ознакомив его с положением, советовали бежать задним двором в лес, что было, возможно, легко, но он сглупил и не бежал. Он был женат на крестьянке этого села, а его отец имел тут свою заимку, но жил в Хабаровске.
С уходом Силина вошел Лапта. «Чего нового в городе? Что делают гады, японцы?» Лоцман сказал: «Мы ничего не знаем, а что знаем, то из газет, которые вы читаете». Машинист сам был с революционными убеждениями до этого ареста.
Лапта сказал: «Приедем в Хабаровск, камня на камне не оставим. Муравьева с утеса спихнем (памятник Муравьеву-Амурскому), этих гадов, комиссаров, цацкающихся с японцами, уничтожим, с гадами японцами разделаемся как в Николаевске, если понадобится, и деревни зажжем, и крестьянам место найдем»…
По нашему адресу угроз не сделал. После Лапты снова зашел Силин. Спросил: «Кто еще тут офицеры?» Я ответил - я. Промычав в нос, он ушел.

Допрос с пристрастием

Я решил держаться правды, как во всех случаях делал. Так всегда лучше, не собьешься, не запутаешься, а кроме того, на этих разбойников подействовать в свою пользу можно только прямотой, не боязнью их, а не слезами и мольбой или подыгрыванием под них. Перевели нас в кухню, накормили обедом (суп, каша, хлеб, молоко), за счет крестьян, конечно.
Наконец, меня вызвали на допрос. Отдельная комната. Допрашивал Силин. (Силин в прошлом был учителем в деревне Красная Речка, в 12 вестах от Хабаровска на р. Уссури, жена его тоже учительница.) Около стены - стол, за ним Силин, который предложил мне сесть около стола. На чистом листе бумаги слева вверху делает заголовок, в котором я разобрал « Р.С.С.Ф.Р.», а по середине - «Рапорт».
Положил ручку и говорит: «Ну, рассказывайте». «Что я должен говорить?» - спрашиваю. «Когда родились и т. д.»
«Ах, значит, от Адама начинать! Хорошо. Родился в Хабаровске в 1883 году. Кончил городское училище, при Благовещенской гимназии держал экзамен и осенью 1901 года поступил вольноопределяющимся…»
«Следователь» меня прервал: «Ах, вот как? В каком полку? Я тоже был вольноопределяющимся».
«Я поступил в 24-й Сибирский стрелковый полк. В японскую войну был ранен в грудь пулей; за боевые отличия был произведен в прапорщики. После войны ушел в запас; служил и работал на мучных и лесных складах и т. д. В начале Русско-германской войны опять призван, служил, но дальше прапорщика не пошел».
«Следователь» не спрашивает «почему» не получал производства, мне было выгоднее не объяснять лишнего. Он, видимо, объяснил себе в выгодную для меня сторону, с его точки зрения.
«Работал по выгрузке балласта на Амурской железной дороге и, наконец, поступил рулевым на захваченный вами пароход», - продолжил я.
Я умалчивал о чем было невыгодно говорить: монархист, домовладелец, катеровладелец и т. д.
«Как относитесь к Колчаку?» - последовал новый вопрос
На этот вопрос правду говорить не выгодно, я подумал и сказал:
«К некоторым беззаконным действиям Калмыкова относился отрицательно».
Переход с Колчака на Калмыкова сошел благополучно.
«Каковы ваши убеждения?»
Опять трудный вопрос. Для оттяжки времени, чтобы подумать, говорю: «Какие убеждения: религиозные, философские?»
«Вы нам говорите прямо, по-простому, мы люди простые».
Я подумал: простые, да не очень, и говорю, что перечитал почти все известные социалистические, анархические сочинения: Маркса, Энгельса, Бебеля, Каутского и всякие программы, как Эртфурская и прочие, интересовался коммунно- социалистическими теориями и разочаровался в них. Так как применять их приходится среди людей, а не ангелов.
«Хорошо, должны же мы жить и народу служить».
Спорить мне было не место, и я сказал, что считаю борьбу с советской властью бессмысленной, раз ее большинство народа принимает в настоящее время.
«Что народ? Бараны! Я в этом согласен с вами».
В комнату вошел партизан, потом я узнал, что он был ротным фельдшером в бытность на военной службе. Он посмотрел на меня и сказал Силину: «Я этого человека знаю. Он был комендантом сборного пункта в Хабаровске, когда меня за уклонение от мобилизации Колчака арестовал воинский начальник и послал под конвоем на пункт. Он от конвоя меня освободил, обошелся гуманно».
Я этого случая не помнил, но пункт не был гауптвахтой, и я только зачислял в списки пункта или отправлял по спискам воинскому начальнику мобилизованных по назначению. Этот случай навел меня на мысль, и я сказал Силину:
«Меня знает медицинский фельдшер Самсонов, служащий теперь в земской больнице в Нижне-Тамбовске». Силин на это сказал:
«Да, это наш, он убежденный коммунист».
И я это знал. Самсонов лечил и оперировал партизан лучше многих докторов-хирургов и был единственным лекарем у этих партизан, заведуя вдобавок хорошо оборудованной лечебницей.
С Самсоновым мы были друзья с 1901-1904 года, совместно служа на воинской службе. Японская война нас разлучила, и, кажется, только в 1918 году встретились снова - один монархист за капитализм, другой - революционер за социализм. Но он, несмотря на свои взгляды, был добрый, мягкий, честный человек, и я уверен, что он не мог погибнуть впоследствии.

Спас от расстрела

Тут, кстати, я сослался еще на один случай. Служа в Егерском батальоне в Хабаровске при адмирале Колчаке и будучи раз караульным начальником на гарнизонной гауптвахте (арестованных человек 200), обходя камеры, встретил некоего Машукова (так в тексте: надо Машков). Он младше меня, того же городского училища, что и я.
В доме его родителей бывал до Японской войны, старожилы Хабаровска. Он служил писарем в управлении Хабаровского воинского начальника в Германскую войну. Я немного поговорил с ним.
Через неделю или две мать Машукова пришла ко мне на дом и просила поручиться у коменданта за ее сына, что она справлялась, моего поручительства довольно для освобождения.
Машуков был арестован как бывший красноармеец, участвовал на Уссурийском фронте в боях против японцев и Калмыкова. Ему грозил расстрел.
Принимая во внимание, что в этих же красноармейских частях служили известные мне офицеры и которых потом я видел в первый день появления Калмыкова в Хабаровске на главной улице, в погонах и с орденами и которые потом служили у Калмыкова (умели втирать очки и той и другой стороне) - я решил помочь Машуковым.
Нарушающие долг сознательно и не по принуждению (ловчилы) офицеры не получали наказания, а простой солдат и уже не на службе царской почему должен быть ответственным за службу в красной армии, тем более, когда другой власти на месте не было?
Комендантский адъютант злился, запугивал ответственность, чтобы я не поручался, говорил, что Машуков командовал ротой. Других обвинений не было.
Я подписал бумагу, ручаясь, что Машуков не покинет Хабаровска и не будет участвовать в работе против правительства (Колчака). Машуков был освобожден и слово сдержал.
Об этом поручительстве я и сказал Силину. Силин вышел в соседнюю комнату, где был Лапта и весь «штаб». Потом вернулся и сказал: «Лапта знает о деле с Машуковым, а с Самсоновым говорил по телефону, он просил за вас».

БАНЯ ИЛИ КУХНЯ?

Закончился допрос, Силин объявил мне: «Мы ведем классовую борьбу и вас как офицера должны уничтожить». Я, будучи всегда немножко фаталистом, не почувствовал в себе приближения конца, и в его тоне не ощущалась правда того, что он объявлял.
Я подумал и ответил буквально так: «К какому же классу вы меня причисляете, ежели мой отец, неграмотный печник, приехавший сюда, на Дальний Восток, в Хабаровск, когда здесь тигры и медведи ходили, вел тяжелую борьбу за жизнь, и я здесь родился и жил, как вам уже докладывал и теперь поступил на пароход на жалование, на месячный оклад которого (20.000 рублей) можно купить только пуд муки… к какому же классу меня можно причислить?»
Он дернулся, издал носовой звук «м-м», встал и ушел в соседнюю комнату. Через некоторое время вернулся, сел и сказал: «Мы предлагаем вам поступить на службу к нам».
Я ответил: «Из допроса вам видно, что за исключением поступления вольноопределяющимся, я служил на воинской службе по мобилизациям, зная себя как непригодного к военной службе, а ваша таежная жизнь мне не по силам по состоянию здоровья».
Он встал и сказал: «Вы не пойдете туда, а пойдете на кухню».
Потом выяснилось: «туда» означало в баню, имеющуюся во дворе, где сначала избивали, а потом убивали «приговоренных».
Я вернулся на кухню. Следующим допрашивался командир и недолго. Через кухню в баню он прошел в сильно подавленном состоянии. Поговорить с ним не пришлось. Снова вызвали меня, но уже в комнату Лапты, где весь «штаб» в сборе.
Тут были Лапта, Силин, партизан, замолвивший за меня слово, студент-медик, высокий, красивый, молодой, что-то вроде второго лица после Лапты, жена Лапты Варя Яковлева, учительница из Николаевска, молодая, красивая, тоже обвешанная оружием, «Боженька», разбойничья кличка сахалинца, размером с медведя, про которого говорили, что он рвал младенцев за ноги пополам или за ноги и об пол, и еще кто-то. Лапта сидел за столом, остальные стояли.
Силин: «Что вы скажете о командире?… Что он из себя представляет?»
Я чувствовал, что отношение этой разбойничьей среды ко мне было благоприятное, как будто доверие ко мне, и мне нельзя было сбиться со своего прямого курса, чтобы не испортить все фальшью, защищая во что бы то ни стало командира. «Я его мало знаю, - говорю, - на пароходе служу всего дней восемь, ничего плохого сказать не могу».
Силин: «Он фанфарон, команда показала против него».
Я сказал, что не знаю, что команда могла иметь против него, все они недавно на пароходе, а двое поступили после меня. Командир грузил иногда дрова вместе с командой, не будучи обязанным это делать.
Партизан ротный фельдшер сказал: «Ну, вообще ни рыба, ни мясо».
Лапта вынес резолюцию: «Кончать обоих, его и лоцмана».
Ничего в пользу командира я не мог придумать, добавить, а вот за лоцмана я ухватился.
Я сказал: «Без лоцмана никак не обойтись. Я не опытен, остальная команда и того хуже, а таких лоцманов, как Коптев, на весь Амур один-два и обчелся. Он днем и ночью проведет пароход по любой протоке. Кроме того, я его знаю как хорошего человека, и вы против него ничего не можете иметь, так как он простой человек, почти не грамотный».
И Лапта сказал: «Хорошо, лоцман останется».
Я вернулся на кухню, через которую несколько минут спустя проходил Силин, и вызвал меня во двор. Посреди двора остановился и, беря дружески за пуговицы рубахи, сказал:
«Вы не беспокойтесь, вам ничего не будет, поступайте к нам на службу, мы будем платить вам золотом, семью вашу от гадов - японцев доставим сюда или куда вы пожелаете, службу вам дадим в тылу, в госпиталь к Самсонову».
Я снова отклонился от предложения, и он не настаивал.
Арестованными в бане оказались: командир, шт. - капитан Пчелин, Гольштейн, Зайцев и Малков. Машиниста и меня вернули на пароход. Через короткое время: «Рулевого требуют в штаб». Я насторожился. Пошел с конвойным.
На крыльце штаба Силин с досадой: «Не его, рулевого с баржи». Протянул мне руку, пожал и сказал идти на пароход. Баржевого я потом увидел в синяках, Силин его избил за то, что тот утаил на барже какую-то муку.
Ему было и поделом: в начале революции горланил в затоне на митингах и участвовал в «национализации» имущества ОАП и Т. (Общества Амурского пароходства и торговли). На пароход принесли тяжело ранившего себя важного партизана, члена штаба. Его нужно было доставить к Самсонову на лечение в Н. - Тамбовку, 150 верст по Амуру.
Малкова освободили, «связи» помогли: родственники и друзья среди партизан потом видели его с винтовкой. Он рассказал, что командира и Пчелина страшно бил Силин, и те дико кричали, и что ночью, после полуночи, командира, Пчелина, Гольдштейна и Зайцева, раздетых до белья, со связанными назад руками увели вниз по деревне и на берегу Амура перебили.
Потом оказалось, что Зайцев спасся. При встрече в Хабаровске Зайцев мне рассказал. В конвое был знакомый и сочувствующий ему партизан, который ослабил узлы веревки, связывающей сзади руки. У реки командир прикладом по голове был убит,
Зайцев бросился в воду и нырнул. Стреляли. Темнота. Накрапывал дождь. Уплыл. Скрылся. Знал хорошо местность. У гольдов достал одежду: тайгой, потом в лодке добрался до Хабаровска.
В другое утро после захвата пароход с баржей и джонкой, с конвоем отправился вниз по Амуру. Лапта с отрядом остался в с. Троицком. Останавливались по всем селам. Раздавали понемногу крестьянам захваченные (частью у тех же крестьян) товары.
Команде парохода выдавались продукты, и мы себе отдельно готовили пищу. Мечтать о бегстве всем пароходом мы не могли. Только трое (я, лоцман и машинист) обсуждали втихомолку план бегства. Бежать, так всем троим сразу, иначе риск для оставшихся.
До Хабаровска почти 400 верст тайгой, где встреча с человеком опаснее, чем со зверем. Наблюдение за нами было неустанное. «Штаб» доверял машинисту - он красный, а мы доверяли - он честный, положительный человек. Беседовали мы в каюте лоцмана, в которой помещался я.

* * *

Захваченный партизанами «Соболь» месяц курсировал по Амуру, его протокам, направляясь к Хабаровску. Город еще был в руках японцев, и партизаны хотели поучаствовать в его освобождении. Но по пути отряд Лапты рассеялся, и Мальцеву вместе с лоцманом, машинистом удалось увести пароход свободным от захватчиков. Но вблизи Хабаровска «Соболь» из-за поломки двигателя идти дальше не смог. Все трое покинули его (переплыли в лодке нанятых нанайцев) и оказались в районе села Воронежское. Здесь они расстались, на подступах к городу уже сосредотачивались красноармейцы. Двадцать верст до Хабаровска Мальцев шел пешком, его пропускали японские посты, выслушав рассказ о его плене. В одиннадцать часов вечера он постучал в свой дом…

ЛАПТА И ТРЯПИЦЫН

(Из сообщения Мальцева в союзе «Единство Руси» в сентябре 1929 года в Сан-Франциско).
Упоминаемый в рассказе партизанский командир Лапта - реально действовавшее лицо - сообщник Тряпицына. Партизан-коммунист Г. Мизин так характеризовал этого человека: « … я отказался ехать в подчинение к изменнику и провокатору Лапте, который выдал в Хабаровске всю подпольную организацию осенью прошлого года Калмыкову, почти все схваченные товарищи погибли.
Наш командующий (Тряпицын) знает об этом преступлении Лапты… но почему-то не разрешил забрать Лапту для суда в Нижне-Тамбовском. Не понятно, почему наш командующий так возвышает Лапту? Неизвестный ранее хабаровский грузчик, в Елабуге вставший в партизанский строй рядовым, уже в Богородске получает под командование крупный лыжный отряд.
При занятии Николаевска Лапта уже командует группой войск… теперь он послан командовать Де-Кастринско-Мариинским фронтом, хотя никакого военного опыта у него нет… И как же могу я, командир и коммунист, идти в подчинение к предателю и безграмотному в военном отношении человеку? Лапта ведь тоже считал себя анархистом. Я не могу действовать по указке анархистов».
Кстати, во время уличных боев с японцами, 13 марта 1920 года осадой японского консульства командовал Лапта, а военных казарм - Г. Мизин. Вскоре Мизин в числе других партизан-коммунистов будет расстрелян окружением Тряпицына.
Заметки М. Мальцева о его плене у николаевских партизан раскрывают сложнейшую и трагичную обстановку революционных событий в низовьях Амура, на подступах к Николаевску.
Упоминается в них и фамилия хабаровчан Машковых. Почему два эти документа, привезенных хабаровским актером из американского города Лос-Анджелес, сказано в его заметках?

«НЕПРОХОДИМЫЙ» МАШКОВ

Юрий Геннадьевич Машков - легенда краевого театра драмы. Он выходил на его сцену более полусотни лет в разных ролях. Они не были главными, но и не второстепенными.
Играя свои эпизоды, он вносил в спектакль дополнительные краски, насыщая сценическое действие значимыми дополнениями. Старый слуга Фирс в чеховском «Вишневом саде» немногословен, но его шарканье по сцене старческими ногами придает хозяйке имения какой-то отблеск ее будущего завтра.
Много лет я был знаком с Юрием Геннадьевичем, мы встречались в театре, перезванивались по телефону. Обычный его вопрос ко мне таков: как вам наш новый спектакль, вы ведь были на премьере? Вопрос задавался независимо от того, занят он был в спектакле или нет. Независимо от этого, Машков почти ежевечерне посещал театр, свой второй дом. А может быть, и первый.
Есть несколько примечательных совпадений актера с театром. Вот некоторые из них. В одном из интервью Машков рассказывал:
«… Когда открывали второй дальневосточный фронт в войне с японцами (1945 г.), меня мобилизовали прямо со школьной парты. Мне уже исполнилось семнадцать лет, и надо было идти на фронт».
В конце 1946 года рядовой 36 стрелкового полка вернулся в Хабаровск. Вскоре оказался в составе нового в Хабаровске театра драмы. Он открывался 16 марта 1946 год, как раз в мой день рождения.
Актером Машков стал в 1948-м, закончив обучение в студии при театре драмы у педагога (и главного режиссера) Б. П. Харлипа. Первый его выход на сцену состоялся в спектакле «Молодая гвардия» в роли предателя Игната Фомина.
«Мне надели седой парик, наклеили такие же усы. По ходу спектакля на меня напали молодогвардейцы и душили меня. Я так боялся, что просил их: осторожно, ребята, не придушите меня по-настоящему. Этот спектакль выдержал 38 аншлагов, лишний билетик спрашивали на подходах к театру».
Всего Машков сыграл около трехсот ролей. В основном - отрицательных героев. Играл бродяг, алкоголиков, интервентов, японцев и немцев, были среди них и итальянцы, англичане и даже негр.
«Ну какой из меня негр? - вспоминал Машков. - Купил цветную открытку, на которой был изображен негр, давай делать из себя чернокожего (гриму нас учили в студии), подтянул нос, завил черный парик… Вообще я очень любил и умел гримироваться сам».
Были и другие привычки у актера. К примеру, перед вечерними спектаклями, где он был занят, Юрий Геннадьевич после обеда обязательно ложился спать на пару часов. Его дочь Татьяна Юрьевна, с которой я связался недавно по телефону, подтвердила это.
«Это было правили на всю жизнь. Возвращался из театра поздно, ночью, засыпал плохо и долго - сценические эмоции не покидали его».
Проработав десятки лет, Машков так и не был удостоен какого-либо звания. Театр не раз готовил документы на присвоение ему звания заслуженного артиста России, краевое ведомство по культуре эти намерения поддерживало.
Папка с характеристиками и другими бумагами направлялась в тогдашний крайком КПСС, позже в администрацию губернатора. Москва, получив «машковскую» папку, почему-то молчала. До самой смерти Юрия Геннадьевича.
Почему столь подробно рассказываю о Машукове?
В автобиографических записках М. Ю. Мальцева не один раз упоминается такая фамилия. Во время колчаковского владения Хабаровском прапорщик Мальцев был призван на военную службу.
«Однажды, будучи караульным на гарнизонной гауптвахте… обходя камеры, встретил некоего Машукова, младше меня учившегося в том же горучилище, что и я. В доме его родителей я бывал до японской войны. Старожилы Хабаровска. Он служил писарем в управлении хабаровского военного начальника. Я немного поговорил с ним».
Спустя некоторое время мать Машукова пришла домой к Мальцеву. Она просила заручиться у коменданта за сына. Такое поручительство помогло освобождению из-под ареста.
Геннадий Машуков - это отец хабаровского артиста Ю. Г. Машкова и дедушка внучки Татьяны Юрьевны. Это она и подтвердила в нашем телефонном разговоре.
Как соединились эти две семьи позже? В семье у Мальцевых было много сыновей и одна дочь. Кто-то из них вступил в родственные связи с кем-то из Машуковых? Не случайно Юрий Геннадьевич гостил в Америке у своей кузины, то есть двоюродной сестры. Побывала там и его дочь Татьяна Юрьевна, которая назвала отчество своего деда - Геннадий Ильич.
Такая вот история, случившаяся век назад и протянувшаяся в наше время.

Александр ЧЕРНЯВСКИЙ.