Семь веков любви Юрия Подлипчука

Юрий Викторович Подлипчук: «Литературе я вас научить не могу. Единственное, что могу, - научить вас думать»

На меня по-особому действует много лет пожившая и во многих руках побывавшая, изрядно потрепанная книга. От нее веет чем-то древним и мудрым, тайнами, что надо постичь, пометками, которые хочется разгадать.
В буквах, неровных и шатких, запечатлена древность. Русское «т» в три палочки, над «й» не всегда есть дужка, твердый знак высок, и просветы букв широки, как ворота; в конце страницы - особо напечатана половина того слова, каким начнется следующая страница.
На бумаге - желтизна времени, и на полях подтеки. Титул - целая повесть, где все прописано, что будет в тексте. От листов веет загадкой. Страницы и впрямь хранят отметины многих лет, и книга - летопись многих человеческих жизней.

Памятник древнерусской культуры

… Жил-был в Хабаровске мало кому известный преподаватель литературы Хабаровского педагогического института Юрий Подлипчук. Однажды он сделал, по сути, открытие: взял в руки памятник древнерусской культуры «Слово о полку Игореве» и написал к нему самый точный комментарий.
А ведь из всех произведений школьной программы «Слово о полку Игореве» - самое, пожалуй, «темное» в буквальном смысле.
Впервые Юрий Подлипчук - учитель словесности для вундеркиндов - взял в руки «Слово» в знаменитой физико-математической школе академика А. П. Колмогорова при Московском государственном университете.
Редкий студент и не каждый филолог знает, что выражение «гений чистой красоты» в пушкинском «Я помню чудное мгновение…» - цитата из В. А. Жуковского. А кто читал романы С. Ричардсона или Ж. - Ж. Руссо, образующие литературный фон «Евгения Онегина»? И никакие комментарии к пушкинскому роману в стихах не заменят чтения сопутствующих книг.
Историческая подоплека, безусловно, интересна и захватывала, а вот жемчужина поэтического слова - блестела тускло. Как словами рассказать о «Слове», которым восторгался Пушкин и которое в разных переводах звучит по-иному, и не сразу поймешь, у кого лучше?
Замысловатые строчки, которые так кропотливо разгадывали языковеды, неожиданно увлекли учителя, точно не семь веков назад, а только что прозвучали.
Текст «Слова» дошёл до нас в писарской копии, составленной для Екатерины II. Чтобы постичь его смысл, Юрий Подлипчук применил оригинальный прием: он разбил текст на слова и на предложения. Ведь в древнерусской письменности слова писались слитно, не было знаков препинания, отделяющих одно предложение от другого.
Он соединил весь текст обратно и новую разбивку. Причем делал это по всем правилам, ища аналоги слов и их употребления в других древних текстах, не допуская нелепостей. Таких, как, например, «бусые врани» - серые вороны - они идут из перевода в перевод, - хотя водятся в Канаде и т. п.
Отбирая старые и предлагая новые варианты перевода и толкования, Юрий Викторович проделал колоссальную работу, пропустил каждое слово через сито других летописей. Свел количество темных мест до минимума, выстроил свою версию об авторе и предложил рукопись ученым.
В целом лингвисты отнеслись к его труду доброжелательно. Они признали его работу новаторской «в сжатом объеме, сдержанном тоне, ясной и доступной форме изложения» (академик Академии наук М. Л. Гаспаров. - Прим. авт.).
У Пушкина есть вещая строка в «Борисе Годунове»: «Не всякое слово в строку пишется». Увы, труд пришелся не ко двору в Институте мировой литературы, где автором «главного» перевода был академик Д. С. Лихачев. В то время Институт практически монополизировал все исследования по «Слову». Ни о какой публикации и речи быть не могло, работа Подлипчука на долгие годы легла на полку.

Кому доверил свою тайну Раскольников?

Любое воспоминание можно разделить на две части: меньшая - то, что запомнилось. Большая - то, что осталось забытым. Конечно, хотелось бы иметь их больше. Зато каждое, пусть даже очень давнее, помнится ярко, как будто это было вчера.
Судьба подарила мне четыре незабываемых года, прошедших на самом шумном по тем временам факультете филологии Хабаровского пединститута. Тогда-то и довелось познакомиться с Юрием Викторовичем.
И даже, мне кажется, слышу его скрипучий голос, вижу перед собой фигуру в стареньком костюмчике, обсыпанном табаком - курил Подлипчук дешевые папиросы - пепельные спадающие до плеч волосы. Внешне он напоминал нахохленную птицу с ястребиным взглядом из-под очков. А когда он усаживался перед студентами прямо на скамью, изогнувшись, то сходство с Гоголем было поразительное!
Юрий Подлипчук не просто исследовал книгу на виду переполненной аудитории. Невозможно воспроизвести его манеру, ибо в ней было все: страсть и холодный аргумент, энциклопедизм и артистизм.
Идя к нему на экзамен, более или менее знал произведения, которые было нужно прочитать. Попался билет по «Преступлению и наказанию» Достоевского.
- Кому доверил свою страшную тайну Раскольников о пролитой крови? - спросил Юрий Викторович.
Я, конечно, знал, что выбрал он Соню.
- Что же такое она ему сказала, что он заплакал?
Реплику эту никак не мог вспомнить.
- «Что вы, что вы это над собой сделали!» - вот как сказала Соня. Тут-то и слезы… - А Соня не только эту реплику сказала. Но и другую: «Нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете!». И обняла…
Теперь уже не спорят: быть или не быть учителю артистом. Подлипчуку мало было объяснить - ему надо было взбудоражить, увлечь.
В свое время он окончил актерское отделение театрального училища, работал во многих театрах страны в разных амплуа, диктором на радио.
Сегодня кажется невероятным: на институтской сцене Юрий Подлипчук поставил спектакль со студентами «Слово о полку Игореве». Ни до ни после него ничего подобного не было!
Какие все-таки удивительные слова были сказаны Соней Мармеладовой, которые запали нам в душу. Это был настоящий урок учителя своим ученикам. Побольше бы таких реплик, которые из книги переходят в жизнь.

Да здравствует «Слово»!

Существует в хирургии обстоятельство, обладающее емкостью литературной метафоры. Если не помогают лекарства, чтобы снять боль, надо перерезать нерв.
Вот этим нервом боли соединены Достоевский и Подлипчук. Достоевский был любимым его писателем, которого он знал от корки до корки.
Для него метания его героев - тест на самое высокое человеческое чувство: чувство сострадания. А души «бедных людей» - собственная кожа. А с ободранной кожей жить нельзя. Это понял не только умом, но и судьбой Подлипчук.
Он, кстати, замечательно молчал. Такие паузы делал глубокие. Сейчас мы как-то разучились внимать собеседнику, молча его слушать. Вокруг нас - бесконечное шоу. Похоже, мы навсегда потеряли это счастье - слушать и слышать друг друга. Слушать, не вертя в руках телефон, не досадуя на собеседника: мол, отнимаешь драгоценное время.
Как давно это было - ни мышки, ни монитора, ни телеграфных фраз, а наоборот - неспешное раздумье, когда пишешь, как Бог на душу положит, прислушиваясь, что подсказывает сердце… А уж сколько было редких книг в его библиотеке!
Собирал их даже в годы войны. Когда поезд, в котором ехал Юра Подлипчук, разбомбили немецкие самолеты, люди растаскивали продукты, а он - выхватывал из огня книги. Однажды под Ростовом, на оккупированной территории, он нарвался на немцев, которые, увидев юношу с тележкой, набитой книгами, отпустили книголюба.
Страстный библиофил, он собрал уникальную библиотеку с огромным количеством книг, которые подвигли его написать собственную книгу.
У Подлипчука книги занимали две комнаты, он спал среди них. Было у него несколько уник, их никому не показывал. До сих пор храню его подарок - томик стихотворений Бунина.
Впрочем, когда Юрий Викторович видел, как студенты читают книги или, вернее, приходят «сдавать» его любимого Достоевского, не прочитав ни строчки, то приходил в ярость. «Неуды» сыпались на их головы столь жестоко и обильно, что во дворике дома, в котором жил «упертый препод», регулярно собиралась толпа с «Братьями Карамазовыми» в руках. Среди них были горемыки, которые ходили к нему по шесть раз!
У самого Юрия Викторовича как-то не получалось жить по наукообразным цитатам и скучному регламенту занятий, царившим на «факультете не читающих девиц». Был он вспыльчив, занозист. Резал правду-матку в глаза, мог и матюкнуться, если уж очень допекали. Особенно когда при нем говорилось, что Достоевский чего-то недовыразил, Гоголь чего-то недопонял, Толстой недоучел, Чехов не разглядел.
Ему претило то, что знатоки их творчества изобрели прибор наподобие того, что увидел Гулливер в академии в Лагадо. Механические очки для незрячих. Потому и ушел из института непризнанным бунтарем-разночинцем. Даже свое личное дело забрал, сказав на прощание: «Чтобы духа моего здесь не было!»
Случилось затем так, что мы долго не встречались. Однажды включил приемник и услышал голос, который произнес фразу: «О, Русская земля! Уже за шеломянем еси!»
Боже мой, кто же это? Кто же еще так умеет?
Я дослушал до конца. Голос дикторши произнес:
- Перед микрофоном выступал литературовед Юрий Викторович Подлипчук.
Он умер в 1993 году после тяжелой болезни. Достойно, по-мужски, как и жил.

Посмертный памятник

Времена, в которые укладывается его земное бытие и те времена, в которые простирается его талант, несоизмеримы. Первые составляют 67 лет, а последние уходят корнями в толщу необозримого прошлого.
Каждый круг этого колеса, конечно, связан с огромным космосом молекул его сердца.
В жизни трудоголик, он был воистину светским человеком. В друзьях его были академики и поэты, артисты и студенты. И все они ныне живущие и ушедшие в мир иной, уверен, могли бы рассказать о нем удивительные истории. О его преданности друзьям, о таланте актера, о мастерстве самородка-языковеда, о покорителе женских сердец, удивительном рассказчике.
«Рукописи не горят», - произносит герой Михаила Булгакова и воскрешает сожженный роман. Этот афоризм не буквален, а символичен. В нем мечта о неуничтожимости творчества. Вера в то, что написанное, пусть даже неизвестное современникам, все-таки кто-нибудь когда-нибудь прочтет.
И вот детище Юрия Викторовича Подлипчука передо мной - красочный, изящный томик. Да, необычен. Да, непохож ни на какой другой. Места ослепляющей яркости. Эта мгновенность исторического пространства сужает текст до какой-то кинжальной остроты. И жизнь перестаёт быть «сегодня», становится «великой».
Он отделил зерна от плевел, сиюминутное - от вечного, подлинную любовь - от ее эрзаца. Спорить не о чем. Скинешь шапку.
За два века появилось около ста переводов «Слова» на русский язык. Количество откликов - исследований, размышлений, вариаций - не поддается учету. Среди них не затеряется самый полный комментарий, которому он отдал всю свою жизнь.
Выпустить многострадальную книгу удалось благодаря его сыну, Виктору Юрьевичу Подлипчуку, которому хочется сказать огромное спасибо. Он оказался достойным своего отца и вложил в издание собственные средства.
Это - посмертный ему памятник. А вслед за этим началась вечная жизнь, которая уже ни от кого не зависит.

Александр САВЧЕНКО.
Фото автора.