Главное - порядок в голове

Михаил Космачев: «Я люблю свою работу такой, какая она есть»

Чем отличается качество операций на головном мозге в Хабаровске и Москве? Насколько важно взаимопонимание между хирургами? Что нейрохирургу в работе дается тяжелее всего? Чтобы узнать это, наш корреспондент заглянул в операционную Хабаровской краевой клинической больницы № 2.
- Мы делаем практически весь спектр операций: от нейрохирургии черепно-мозговой травмы до сосудистых поражений, включая лечение инсульта разными способами и опухоли мозга, - рассказывает заведующий нейрохирургическим отделением №3 Хабаровской краевой больницы №2, врач-нейрохирург высшей категории Михаил Космачев. - Правда, немножко страдает функциональная хирургия - это лечение эпилепсии путем стимуляции. Тут больше в финансирование упирается. Я лично провожу более 100 операций в год, это те, которые длятся часа четыре и больше.
У нас в отделении у каждого хирурга есть своя задача. Например, одна группа оперирует сосуды шеи, другая группа - остеохондрозы позвоночника, третья - сосудистую патологию. Это громко сказано, конечно, группа, но у каждого человека есть профиль операций, которые он делает чаще всего. У него самый большой опыт, он ездит учиться специально по этой проблематике.
Я, допустим, чаще опухоли - аневризмы сосудистые оперирую. Это образование на сосуде в виде мешочка в мозге, которое рвется и происходит инсульт геморрагический. При нем высокая летальность, примерно 30 процентов умирает на месте, 70 процентов только можно прооперировать. А если повторно сосуд рвется, то летальность составляет около 70 процентов.
Таких операций мы делаем где-то 90 в год, причем разными способами, открытые - проводим экстрепарацию (вскрытие черепной коробки), и процентов 30 мы делаем эндоваскулярно (без обширного вскрытия). Поступает человек с аневризмой, и мы решаем, каким способом оперировать будет лучше для пациента.
- То есть, проще говоря, вы спасаете жизни тех людей, у которых случился инсульт?
- Да. Какую-то часть аневризм оперируем до разрыва, мы их стали теперь обнаруживать, это примерно 20 аневризм в год. Результат лечения очень хороший, у нас за девять лет ни одного летального исхода не было. При разорвавшихся сосудах, к сожалению, после операции в результате ишемии мозга, то есть нарушения кровоснабжения в результате спазма сосудов, которые возникают в 70 процентов случаев.
По статистике, на 100 тысяч человек должно быть пять операций аневризм в год. То есть у нас в крае на 1,3 миллиона населения должно быть 65 операций. Мы эту потребность закрываем. Плюс к тому - к нам еще из ЕАО и из Приморского края приезжают. Но пока отделение справляется.
- Когда вы оперируете аневризмы, вам приходится каждый раз изобретать новый подход или схема всегда одинакова?
- Аневризмы все разные, нет двух похожих друг на друга. Многое от их положения зависит. Есть схемы, практические рекомендации, которые ассоциация нейрохирургов вывела. Есть общий подход, когда нужно оперировать, когда подождать, каких больных можно оперировать, каких нельзя. Или у каких высокая послеоперационная летальность будет, поэтому лучше подождать. Когда риск самой операции выше риска повторного разрыва, когда уже первый раз порвалось, то есть операция с большей вероятностью может привести к летальному исходу - лучше не рисковать.
- А это решение вы принимаете? Часто?
- Да, я. Постоянно. С каждым новым пациентом примерно 90 раз в год. Мы выбираем тот способ лечения, который позволит либо избавиться от заболевания, либо свести к минимуму осложнения.
Кто-то же это должен делать. Но мы никогда в одиночку не принимаем подобные решения. Как правило, коллегиально обсуждаем все обстоятельства. Если это планерка утренняя, то там человек 10-15, если случай во время дежурства, то там три человека. Мы к консенсусу, как правило, приходим, редко когда говорит один «надо», другой - «нет».
Бывают ситуации, когда на грани: оперировать или не оперировать, бывают сомнения, стоит понаблюдать час-два, чтобы принять решение.
Это работа. И я ее люблю такую, какая она есть. Я еще в институте на  первом курсе знал, что буду нейрохирургом. Родители за меня решили, что я в мед поступлю, а вот нейрохирургию выбрал сам. В кружок ходил нейрохирургический.
- А что в работе самое сложное?
- Тяжело порой бывает с родственниками разговаривать. Обычно мы объясняем им все риски перед операцией. Например, поступил человек с черепно-мозговой травмой тяжелой, в коме, его прооперировали, а он погиб. Мать - ей же нужно об этом сообщить. Это делает дежурный врач, или лечащий, или заведующий. Люди же в больнице, увы, не только выздоравливают. Тут схем или слов каких-то специальных нет. Приходилось успокаивать, помолчать вместе, дать поплакать, оставить посидеть наедине… А что тут скажешь? Чем поможешь?
Когда оперируешь - эмоций же нет, ты просто должен сделать то, что нужно. Нужно купировать аневризм - купируешь, а не думаешь: а если я так, если я не так. А вот когда с родственниками разговариваешь, тут о каждом слове, прежде чем сказать, думаешь.
А главное, после операции всегда переживаешь за пациентов. Ходишь - смотришь, проснулся - не проснулся. И всегда анализируешь исход операции, делаешь выводы.
И на операции я думаю про человека, которого оперирую. Например, у него опухоль головного мозга, можно удалить всю и получить инвалида глубокого, а можно оставить часть и будет человек, который может ходить, видеть и есть. Предотвращение инвалидизации - это одна из целей хирургии. О том, чтобы сохранить качество жизни после операции, мы всегда думаем.
- Сколько человек делают одну операцию?
- Хирургов двое. Если нужно нейрофизиологическое обеспечение, то трое. Третий на мониторинге сидит, регистрирует все данные пациента. Плюс анестезист, хирург, ассистент, санитарка, операционная сестра - итого восемь человек.
- Во время операции вам нужно очень хорошо чувствовать друг друга, верно? Насколько важна сработанность?
- Важна. Есть операции - те же аневризмы, где отвлечься невозможно. Происходит коммуникация оперирующего хирурга и сестры - перед ней монитор, она видит ход операции. Она много часов стоит каждый день на этих операциях, она знает, когда что надо подать, можно даже не говорить. Каким краем инструмент дать, в каком положением. Руку вытягиваешь, она пинцет кладет, чтобы ты рукой не перебирал его. Те люди, которые не могут работать в команде и не срабатываются в коллективе, сами уходят. Ведь во время операции есть цель, и от психологических проблем это не зависит. А потому надо сначала сделать, а потом после разбираться, кто на кого не так посмотрел.
- Но мы-то знаем, что вы играете вместе с коллегами в футбол! Это не специально задумано для сплочения коллектива?
- Сейчас мы играем гораздо реже, чем раньше. А вообще в нашей больнице в футбол играют очень давно, еще с 80-х годов. Раньше - два раза в день постоянно, сейчас раз в неделю играем.
И реаниматологи, и ординаторы - все выходят. Так повелось: поляну, площадку сделали сами, были у нас такие энтузиасты.
- Насколько отличаются возможности лечения у нас, на Дальнем Востоке, в Москве и за рубежом?
- Сейчас не сильно. Потому что у нас качественно реализована была федеральная программа, мы под нее оборудование закупили, уровень региональных отделений поднялся.
Что касается уровня, все зависит от желания самих сотрудников. Если они хотят быть на высоте, будут администрацию долбить, напоминать все время, что нужно оборудование. В высоких кабинетах не узнают, чего мы хотим, если не объяснять, не доказывать, что это необходимо, чтобы улучшить результаты лечения, сократить койко-дни…  Никто не будет покупать оборудование, чтобы оно стояло. Должен быть поток больных. Если аппарат нужен для двух больных в год, то не будем его покупать. Будем отправлять пациентов в другие места.
Понятно, что в головных институтах поток больных больше, они со всей страны собираются. И, как правило, с редкими патологиями. Если какие-то операции у нас бывают раз-два в год, то у них каждый день делаются. Но в тех патологиях, которые у нас часто встречаются, те же аневризмы, мы их делаем на должном уровне. Хотя такие операции считаются сложными.
Беседовала
Виктория Микиша.
Фото Марии ДЖУС.