Тайны Константина Паустовского разгадывали хабаровские школьники

В этом году отмечают 130-летие со дня рождения Константина Паустовского

Краевая научная библиотека представляет культурно-просветительскую программу «Сердце, полное света», посвящённую 130-летию со дня рождения выдающегося русского писателя Константина Паустовского. В библиотеке проходят бесплатные показы короткометражного художественного фильма «Лиза едет в Москву» для школьников и молодёжи Хабаровска. Они, как отмечают в библиотеке, пользуются большой популярностью.

Лента создана Рязанским областным отделением РГО и студией «Инноко филмз» по мотивам рассказов Константина Паустовского. В основе сюжета - добрая и познавательная история небольшого путешествия писателя и деревенской девочки Лизы по удивительным и красивым местам Мещёрского края.

- В выставочном зале библиотеки с 21 ноября экспонируется книжная выставка «Я был счастлив в этой земной жизни». На выставке представлены повести и рассказы писателя, автобиографическая «Повесть о жизни», книга о сущности писательского труда «Золотая роза», издания с воспоминаниями о Паустовском, статьи о его творчестве. 

Они помогут узнать и полюбить творчество К. Г. Паустовского, а тем, кто знаком с его произведениями, откроют неизвестные страницы его жизни, - рассказывает главный библиотекарь отдела обслуживания и фондов ДВГНБ Татьяна Лазарева.

Почему Паустовский выбрал писательский труд? О чём мечтал? Где бывал? О чём переживал? Обо всём этом писатель рассказывает в автобиографической «Повести о жизни». О жизни, полной удивительными событиями и встречами с разными людьми.

Жизненный путь Константина Георгиевича не был лёгким. Он прожил и Первую мировую, и Великую Отечественную войны. Сменил множество профессий… И всегда старался приносить пользу людям, служить народу.

В 60-е годы прошлого века Паустовский был одним из самых читаемых писателей. Его книги не потеряли своей актуальности и в наше время. Лиричная проза и высокие идеалы Паустовского привлекают и детей, и молодёжь, и читателей старшего поколения.

Леля и Паустовский: письмо незнакомки

В жизни любого великого деятеля искусств бывают истории, которые навсегда останутся в том времени. Его биографы нашли переписку с женщиной - Лелей Лыжиной, которая оказалась его случайным собеседником, другом по переписке. Об этой удивительной истории пишет исследователь творчества Константина Паустовского Ирина Бутыльская:

Все началось с обычного письма со штемпелем Ленинграда на конверте, подписанного женским именем, незнакомым ему. Чем взволновало оно известного прозаика? Спустя много лет она вспомнит:

«Лет с четырнадцати, когда я прочла «Повесть о лесах», Паустовский как бы стал моим единственным советчиком и другом. Позднее, после очень тяжелых родов, когда все обошлось и мы с сыном остались живы, во мне стала бродить какая-то тяга к совершенно неведомому творчеству, но я сама никак не могла в себе разобраться… 

Ощущение возвращенной мне жизни, бесконечного удивления перед ней, вероятно, и было в моем первом письме. И еще - благодарность ему за то, что он своим творчеством помогает не огрубеть, не ожесточиться, помогает увидеть жизнь чуть-чуть не такой, может быть, какая она есть…»

… Ваша жизнь непонятным образом связалась с тем, что я пишу.

… И вот она держит в руках присланную им фотографию с надписью: «Леле Лыжиной - заочному другу - от благодарного писателя». Константин Георгиевич будет писать ей из Москвы и Ялты, Тарусы и Севастополя.
2 декабря 1959 г. Ялта.

Леля, я давно не был в Москве - ездил надолго в Болгарию - и совсем не знаю, что с Вами. Напишите. <…>

Вас я не видел, но у меня такое ощущение, будто я Вас хорошо знаю и потому хочу, чтобы Вы собрали все силы своего милого сердца и победили болезнь. Я верю Грину, он был глубоко убежден, что человек может делать чудеса.

Весной, в мае, я, должно быть, буду в Ленинграде, и если Вы захотите и это будет возможно и Вы не будете стесняться меня (мое несчастье в том, что многие меня стесняются, и это меня приводит в отчаяние), то я приду к Вам и буду Вам рассказывать всякие удивительные истории.

Сейчас я работаю, пишу пятую книгу (автобиографическую). Перечитываю Бунина. Скоро выйдет отдельным изданием четвертая книга из автобиографического цикла («Время больших ожиданий»). Я пришлю ее Вам.
Не знаю, как Вы относитесь к Бунину как к поэту. В последних его стихах много глубины и спокойствия. Я постоянно вспоминаю одни его стихи, они смиряют частую душевную тревогу или (как говорит мой сосед по ялтинскому дому, чудный человек, драматург Арбузов) «кружение сердца».

В дачном кресле, ночью, на балконе…
Океана беспредельный шум.
Будь доверчив, кроток и спокоен,
Отдохни от дум.
Ветер приходящий, уходящий,
Веющий пустынностью морской…
Есть же тот, кто этой дачи спящей
Сторожит покой.
Есть же тот, кто полной мерой мерит
Наши думы, чувства и дела.
Если сердце хочет, если верит,
Значит - да!
Все, что существует, - существует.
Вот ты дремлешь, и в глаза твои
Так любовно теплый ветер дует, -

Как же нет любви?

Знаете ли Вы эти стихи?

Я могу утомить Вас своими разговорами о поэзии. Я упомянул о Грине. Несколько дней я прожил на самом юге Черноморского побережья Болгарии, недалеко от Босфора, в маленьком рыбачьем порту Созополь. Это одновременно и гриновский Зурбаган, и Лисс, и Каперна, и Гель-Гью. 

Трудно передать феерическую живописность этого городка с ветряными мельницами на береговых скалах и развалинами 48 византийских базилик, со смелыми и доверчивыми, как дети, рыбаками (все они греки и все «капитани»), со средневековыми домами, похожими на гнезда, с тавернами (их там почему-то зовут казино), где под потолком висят высушенные летучие рыбы из Атлантики и где можно сидеть просто сутками, слушая шум и песни рыбаков. Сидеть и представлять себе еще не написанные рассказы - неясные и печальные, как стихи Гумилева:

Мы идем сквозь туманные годы,
Смутно чувствуя веянье роз,
У веков, у людей, у природы
Завоевывать древний Родос.

Есть песни, которые рыбаки поют в такт своим шагам, когда сообща несут через городок мокрые тяжелые сети. При этом всякое пешеходное и другое движение (кстати, другого там нет) останавливается, так как сеть, как удав, заплетает все узкие улочки и переулки.

Несколько раз я выходил с рыбаками в море на их гимеях (рыболовных шхунах) и на каждом шагу сталкивался с удивительно образным рыбачьим языком. 

Однажды старый рыбак Яни Хрисопулос диктовал мне местные названия черноморских ветров и дошел, наконец, до штиля. «Полный штиль, - сказал он, - называется «боненти». Тогда море бывает густое и тяжелое, как оливковое масло». Он подумал и повторил: «Тяжелое, как оливковое масло». Но довольно! Так я никогда не окончу письма.

Я уже несколько дней в Ялте, врачи опять отправили меня сюда из-за астмы. В Ялте я пробуду приблизительно до февраля. Писать мне можно и в Москву (оттуда мне всю корреспонденцию пересылают) или сюда, в Ялту: ул. Кирова, 9, Дом творчества писателей.

Если Вы пришлете мне хоть несколько слов - будет хорошо. Будьте спокойны, мужественны.

Ваш К. Паустовский.

Май 1960 г., Таруса.

Есть вещи, о которых очень трудно говорить и писать. Они лежат где-то на границе сознания, в той области, где живет поэзия и где рождаются чудеса (хотя в них принято не верить). Одна из таких вещей - чувство родственности у людей, совершенно не знающих друг друга. 

Я совсем не знаю Вас, но между тем часто испытываю тревогу за Вас и ловлю себя на том, что Ваша жизнь непонятным образом связалась с тем, что я пишу. Когда я работаю, я всегда думаю о людях, ради которых пишу. И теперь среди этих людей - Вы… 

До сих пор я еще не написал ни одной своей книги в полную силу. Мне кажется, что я смогу написать еще несколько хороших книг. И сознание даже отдаленного Вашего присутствия в этой жизни мне очень поможет.
Так я чувствую - это не пустые слова».

Октябрь 1960 г., Таруса

«… Как жаль, что Вы не были в моей деревенской избе. У меня над столом висит предсмертный портрет Блока - трагический и прекрасный. Я бы его Вам подарил на память о Тарусе… Я остался в Тарусе совершенно один и буду жить в этом одиночестве, вероятно, до Нового года.

Сейчас стоит туманная, рыжая осень. В лесах горечь и тишина. Я много брожу по реке и лесам, думаю о всяческих событиях… На днях выходит (в десятом номере «Октября») пятая автобиографическая повесть «Бросок на юг». Прочтите, пока критики не растерзали меня на части за эту книгу.

… Я уверен, что мы увидимся, и тогда я расскажу Вам кое-что в свое оправдание. Моя жизнь совсем не такая, как обычно ее представляют. Мне часто бывает очень трудно, почти невозможно трудно…
В ноябре я, должно быть, приеду в Ленинград на «Блоковские дни».

Будет ли встреча?

Встретятся ли они и нужна ли эта встреча? Паустовский предупреждает Лелю о ее возможном разочаровании, во что она, конечно же, не верит. А писатель уже полон замыслом «безумно свободной», как он говорит, книги, которая стала бы своеобразным продолжением «Золотой розы». Книга эта останется недописанной, а потом и вовсе исчезнет… Но не будем забегать вперед.

Леля с трудом достала билет на вечер памяти Александра Блока в Пушкинском Доме. Паустовский в президиуме. Знает ли он, что она здесь, в зале?

Перерыв. Сцена, где стоит покрытый чехлом рояль, мгновенно заполнилась любителями автографов. Леля тихонько поднялась и встала в стороне, за роялем. Константин Георгиевич поднял голову…

«… Я никогда не забуду тот вечер в Пушкинском Доме и рояль, за которым Вы стояли, и два Ваших слова: «Я - Леля». В тот вечер, несмотря на многие тяжести, моя жизнь подошла к небывалому, почти невозможному счастью, к чуду. 

С тех пор я не перестаю благодарить судьбу за то, что встретил и хоть немного узнал Вас. Мне все это кажется незаслуженным счастьем. В это трудно сразу поверить. Как? Человек с большой известностью, писатель, испытавший очень бурную и интересную жизнь, благодарит судьбу за встречу с молодой, прелестной, взволнованной женщиной, почти девочкой. 

Да, благодарит, и нет, по-моему, для меня большей награды за все, что мне удалось сделать в жизни, чем Вы, Леля…»

Это он скажет в письме потом, уже из Москвы.

«Все сбылось и свершилось, рядом со мной человек, который понимает меня не только с полуслова, но понимает лучше и вернее, чем я сама». - Леля пытается вести дневник. «Блоковские дни» в ее родном городе на Неве навсегда останутся для нее «Днями Паустовского».

Правда, они все время на виду, на людях, возможности остаться наедине почти нет. Писателя ждут в библиотеках и институтах, приглашают на спектакли, а он соскучился по Эрмитажу и Русскому музею, его тянет в Пушкин - Царское Село, и они едут туда вместе. 

В электричке Константин Георгиевич показывает Леле план, нарисованный им со слов Ольги Форш, на котором изображен путь к ней на дачу, расположенную между Пушкином и Павловском. Здесь Паустовский мечтает прожить следующее лето, работая над новой рукописью.

«Я думаю о фантастической книге - книге о жизни, какой бы она могла быть, если бы я строил ее по своим желаниям…»

О, эта вечная власть несбывшегося!.. Нет, не сбудется мечта, писатель не увидит больше Северной столицы, и мы с вами никогда не прочтем книги, о которой он говорит Леле: «Я пишу ее во внутреннем посвящении Блоку, Пастернаку и Вам».

Искусство и чувства

«Не будем говорить о любви, потому что мы до сих пор не знаем, что это такое» - так, печально и загадочно, оканчивается рассказ Паустовского «Ручьи, где плещется форель». Почему?

«Когда я писал «Ручьи, где плещется форель», я никого в то время не любил, - пишет он Леле из гостиницы «Европейская» перед самым отъездом. - Было глухое время в моей жизни. Тогда я написал, что никто не знает, что такое любовь. Может быть, это плеск форели в реке, низкие звезды за окнами, печальный голос женщины. И вот, сейчас мне дорого все, что связано с Вами, даже каждый пустяк. 

Все - и сырой туманный воздух, налетающий с Финского залива, Пергамский зал Эрмитажа, Куинджи в Русском музее, тот вечер, когда падал медленный снег, и я пришел к Вам на 7-й этаж и впервые ощутил страшную тревогу перед будущим и какую-то глубокую сияющую прелесть Вашего существа. 

Это был рок, судьба, от нее не уйти. Очевидно, недаром Вы нашли меня в Москве и недаром я, не видя Вас, все время думал о Вас, где бы ни был…

Почему-то после вчерашнего вечера я все думаю о том, как мы ехали в черной и тихой машине вдоль набережной Невы и как уходили вдаль речные ленинградские фонари. 

Я все люблю - каждый речной фонарь вблизи и вдали, каждое дерево, каждую вещь - все, на чем хотя бы на мгновение останавливался Ваш взгляд. Я ничего не знаю, кроме того, что сердце разрывается от нежности к Вам и от горечи неизбежной разлуки.

Я продал бы за бесценок свою душу черту, лишь бы вернуть свою жизнь хотя бы на 30 лет назад - и для Вас, и для своей работы, - сколько бы я тогда смог написать. Если меня не будет, то я бы хотел одного - чтобы Вы хранили память обо мне не только как о писателе, а как о совершенно своем, близком и преданном Вам человеке. Берегите себя очень и очень. 

Вы должны жить ясно, хорошо, спокойно. У вас есть мальчик, научите его любить поэзию жизни и хорошие книги (в том числе и мои), научите его быть человеком мира, добра и благородства».

Любовь по переписке 13 декабря 1960 г. Москва

Леля, милая, не сердитесь, что пишу на машинке, - мне просто жаль мучить Ваши глаза моим косноязычным почерком.

Я получил Ваше письмо. Спасибо. Ответ на него - в конце этого письма. Сейчас же я хочу рассказать Вам об одном странном совпадении.

В начале будущего года выходит сборник еще неизвестных у нас рассказов Бунина. Я буду писать к этому сборнику вступительную статью (конечно, это будет нечто, очень мало похожее на статью). И вот сегодня мне прислали из издательства весь этот сборник в рукописи, и среди рассказов я увидел один, называется он «Неизвестный друг». 

С первых же слов этого рассказа у меня как бы оборвалось сердце. Это рассказ о переписке молодой женщины со старым писателем, о непонятно как возникшей любви, хотя она его не видела ни разу в жизни, о печальном конце этой любви.

Писала только женщина, а писатель молчал. Очевидно, это подлинный случай из жизни Бунина.

Я читал этот рассказ с глухим, мучительным волнением и не мог избавиться от ощущения, что рассказ этот написан в какой-то мере и о нас. Вот отрывки из писем женщины (весь рассказ состоит из ее писем). Она эмигрантка, русская, замужем за иностранцем и живет на западном побережье Ирландии.

«Вчера под ужасным дождем - у нас вечный дождь - ездила в город, случайно купила Вашу книгу и читала ее, не отрываясь, на обратном пути на виллу, где мы живем круглый год из-за моего слабого здоровья. От дождя, от туч было почти темно, цветы и зелень в садах были необыкновенно ярки, пустой трамвай шел быстро, кидал фиолетовые вспышки, а я читала, читала и, неизвестно почему, чувствовала себя почти мучительно счастливой».

«Я все еще под впечатлением чего-то непонятного, но прекрасного, чем я обязана Вам. Объясните, что это такое, это чувство? И что вообще испытывают люди, подвергаясь воздействию искусства? Очарование от человеческого умения, силы? 

Желание личного счастья - оно всегда живет в нас и особенно оживает под влиянием музыки, стихов, какого-нибудь образного воспоминания… Или это радость от ощущения божественной прелести человеческой души, которую открывают нам немногие, напоминающие, что она все-таки есть, эта божественная прелесть».

«Я написала Вам в силу потребности разделить с Вами то волнение, которое произвел на меня Ваш талант, действующий, как печальная, но возвышенная музыка. 

Зачем это нужно - разделить? Я не знаю, да и Вы не знаете, но мы оба хорошо знаем, что эта потребность человеческого сердца неискоренима, что без этого нет жизни и что в этом какая-то великая тайна».

«Как это странно! Чья-то рука где-то и что-то написала, чья-то душа выразила малейшую долю своей сокровенной жизни - и вдруг исчезает пространство, время, разность судеб и положений. Ваши мысли становятся моими, нашими общими».

Как много похожего, Леля!

Даже дожди, приморская сырость, осенняя ночная темнота.

Мне кажется, что никто не написал так точно о действии искусства на человека, как Бунин в этом рассказе. С полной ясностью здесь сказано, что настоящая литература - это колдовство, величайшее счастье и величайшая боль.
Дальше я не могу писать на машинке. Просто я не могу доверить ей те слова, какие хочу написать.

Каждая моя мысль о Вас, родная девочка, пронизана величайшим счастьем и величайшей болью. Женщина из рассказа Бунина не встретилась с ним. У нас все случилось иначе. 

Несмотря на очень верные и горькие бунинские слова о том, что при встрече он, писатель, неизбежно был бы для нее чуть-чуть хуже, я встретился с Вами. 

Я боялся этой встречи, потому что знал, что Вы думаете обо мне гораздо лучше, чем я есть на самом деле. Я боялся этого и потому написал Вам о неизбежности Вашего разочарования. Вы мне ответили, что «никакого разочарования быть не может». Это было в апреле 1960 года. 

После этого я приехал. И, как видите, не скоро, - я долго еще колебался. Я говорю Вам не в первый раз и готов повторять это бесконечно, - я никогда не забуду тот вечер в Пушкинском Доме и рояль, за которым вы стояли, и два Ваших слова: «Я - Леля». В тот вечер, несмотря на многие тяжести, моя жизнь подошла к небывалому, почти невозможному счастью, к чуду. 

С тех пор я не перестаю благодарить судьбу за то, что встретил и хоть немного узнал Вас. Мне все это кажется незаслуженным счастьем. 

В это трудно сразу поверить. Как? Человек с большой известностью, писатель, испытавший очень бурную и интересную жизнь, благодарит судьбу за встречу с молодой, прелестной, взволнованной женщиной, почти девочкой. 
Да, благодарит, и нет, по-моему, для меня большей награды за все, что мне удалось сделать в жизни, чем Вы, Леля…

Я боюсь утомить и расстроить Вас. Так много еще нужно сказать, выговориться, как это случается с одинокими людьми. Но это потом…

19-го Ваш день. День, когда еще один чудный огонек загорелся на русской земле. Поздравляю Вас, Леля. Да хранит Вас Бог, если он есть. «Да святится имя твое…» Я мог бы писать Вам без конца. Целую Ваши руки, милые, милые пальцы. Как больной палец? Как сердце? Вы лечитесь или Вы, по своему нерадению, ничего не делаете?

Привет Тишке и Вашим…

Ваш К. Паустовский.

Что было дальше? Страницы писем, достойные стать страницами книг. Встречи в Севастополе - городе, где, по словам Паустовского, особенно сильно ощущается то состояние, которое Грин называл «властью несбывшегося».
14 июля 1968 года, услышав по радио горькую весть, Леля - Елизавета Аркадьевна Лыжина - оставит в дневнике запись: «Умер К. Г. Паустовский. Оборвалась последняя паутинка надежды увидеть его еще раз…»
Внезапно оборвалась и ее жизнь. Тайну - был ли их роман чисто платоническим или нет - она унесла с собой.

Но перечитайте «Ручьи, где плещется форель»: «Бывают истории, которые промелькнут и исчезнут, как птицы, но навсегда остаются в памяти…» И вдруг понимаешь, что духовное чувство, озарившее жизнь, способно пережить тех, кому оно было даровано, перетекая в иные времена - в дар другим. Быть может, и несбывшееся тоже не исчезает бесследно?..»

Подготовила
Влада ЗАЛЕВСКАЯ.