Зигзаги большой судьбы
10.10.2014
366
Я горжусь, что дальневосточница, патриотка города Хабаровска. Я родилась в 1924 г. в далеком селе Саргатском Омской области.
Мои предки приехали в Сибирь при царствовании императрицы Екатерины II. Основанием села считается 1764 г. По линии моего отца Евстафия Матвеевича его предки жили в деревне в районе Пскова. А по линии моей мамы Матрены Андреевны ее прабабушка, которая прожила более ста лет, приехала с семьей с юга России. Мама помнила ее рассказ: «Ехали три года, а где мы жили, там был край света. Сплошь Черное море, а за морем - одни нехристи турки и татары. Частые их набеги на наши деревни приносили много бед. Они забирали в полон молодых баб и девок, угоняли скот, тащили все, что можно унести».
К 1917 году, когда произошла Великая Октябрьская революция, в Саргатском выросло четыре поколения сибиряков, а спустя пять лет произошло событие, изменившее судьбу не только нашей семьи, но и многих других семей. Началось уничтожение кулачества как класса.
Год 1929. В числе раскулаченных и наша семья. Обоз из десятка подвод готов к отправке: слезы, крики детей, оставляемых у родственников, мольба не забывать их… Моя бабушка Екатерина Тимофеевна зашла во двор и, низко кланяясь на все четыре стороны, прощалась со всем, что было дорого. Последний поклон оборвал ее пятьдесят четвертый год жизни. Обоз ушел. Нашу семью оставили для похорон с условием, что на пристани, где партия выселенцев будет ждать пароход, мы догоним их.
К пароходу мы опоздали, уехали другим рейсом. В Омске поезд с нашими односельчанами не нашли. Поехали в товарном вагоне с другими переселенцами. В дороге у отца украли деньги и документы. Дальше ехать было не на что. Нас высадили в Облучье. Милиция, куда обратился наш отец, направила нашу семью на Сутарский прииск, где уже были спецпереселенцы. Так мы попали на Сутару. Жилья не было. Поселок только строился. Были тайга, охрана, контора, заготовительный пункт, конюшня, лавка и баня (топилась по-черному). Ни медпункта, ни почты, ни школы, ни электричества... К осени построили два барака, в каждом прорубили четыре окна, но стекол не было. Пошли дожди - и проемы заделали наглухо. В каждом углу барака - нары на всю семью, а в центре печка-буржуйка, на которой по очереди готовили пищу и обогревали барак.
С переселением на Сутару беды нашей семьи не закончились. Заболел дедушка (он потерял рассудок). Осудили отца (работал плотником) и увезли неизвестно куда. Похоронили дедушку Матвея Егоровича. Мой старший брат Александр работал почтальоном и один пешком ходил в Облучье и обратно раз в неделю за газетами для начальства. Однажды он домой не вернулся, никто и не искал. В тайге не редкость пропажа человека. Мама молилась, а мы вместе с ней плакали. Нас выселили из барака в сарайчик. Мама понимала, что на ее малый заработок не прокормить себя и троих детей, а в мазанке зимой не согреться. И она задумала покинуть прииск. Но как? Ни документов, ни денег у поселенцев не было.
Одним сентябрьским днем мама отвела нас в корейский поселок и оставила в одной корейской семье. Они нам дали чаю попить и уложили спать. Разбудили нас в полночь. Вокруг было темно и тихо. Четверо мужчин, одна женщина и мы трое вместе с ними двинулись в сторону тайги. Шли цепочкой через перевал тропой. Впереди двое мужчин с факелами, потом женщина и мы, а замыкали цепочку двое мужчин с факелами.
В тайге было тихо и таинственно. Может быть, мой 14-летний брат Георгий боялся идти, а мне и Ванюшке казалось, что мы попали в сказку. Все было интересно. Тайга ночью совсем не такая, как днем. На проселочную дорогу мы вышли, когда начало светать. Здесь корейцы простились с нами, сказав, что дорога одна, мы не заблудимся и дойдем до станции. С трудом к ночи мы добрались до Облучья. Постучали в первый дом на окраине, нас пустили. Утром, узнав нашу историю, хозяева согласились взять нас на квартиру с условием, что я буду нянчить их ребенка, а Георгия они устроят на работу.
В начале октября с корейцами ночью мама пришла к нам, они ей помогли принести кое-что из нашего скарба. Устроилась мама работать на вокзале уборщицей, там неожиданно встретила сына, пропавшего в прошлом году. Он рассказал, как спасся от медведя и стал бояться тайги. Жил он в общежитии, а работал помощником кондуктора на товарном поезде. Сослуживцы помогли ему узнать, где отбывает срок наш отец. Пришел ответ: Е.М. Пономарев отбывает срок в окрестностях Хабаровска.
В феврале 1933 г. мы приехали в Хабаровск. Александр (Шура) устроился комендантом в «Авторемлес» и получил в бараке на всю семью комнату в 9 кв. метров. В комнате были окно, печка-буржуйка и складной стол, который на ночь раздвигали, клали на четыре табуретки, сделав нары на четверых. Соседка по бараку рекомендовала маму как мать-одиночку, узнав «легенду» о вербованных, о потере документов, и маму зачислили уборщицей в штаб фронта. Георгий в Облучье был принят учеником санитара в банно-прачечный поезд, который работал на линии Сковородино - Хабаровск. В поезде он не только работал, но и жил. Достигнув совершеннолетия, был переведен в санитары по обработке вещей вербованных.
В Хабаровске зима выдалась морозной и очень снежной. Был обычный день, и я случайно услышала, как Шура тихонько говорил маме, что есть лагерь заключенных на Батуевской ветке. Когда мама и Шура ушли на работу, а мы выполнили ежедневное задание - запасти дровишек для печки, решили пойти поискать нашего папу. Никому ничего не сказав, отправились в путь. Спрашивали у прохожих, как дойти до Батуевской ветки. С большим трудом нашли. Там, где сейчас большой торговый центр, раньше находился лагерь, обнесенный со всех сторон колючей проволокой в несколько рядов.
Мы стояли у ограды, ждали, у кого бы спросить. Из кухни вышел парень, вылил помои. Заметив нас, спросил:
- Чего вам надо?
- Мы пришли к папе.
- А кто ваш отец?
- Евстафий Пономарев.
- Ладно, поспрошаю.
И ушел, а мы остались ждать. Мы мерзли, ждали долго, но не уходили. Из окна кухни нас было видно. Вышел большой дяденька в белом колпаке и в белой одежде. Махнул нам рукой в сторону проходной будки. Мы подбежали, вышел милиционер, передал нам сверток и сказал: «Быстро тикайте». Мы выбежали на ближайшую улицу, приткнулись к забору и развернули сверток: два кусочка серого хлеба, немного намазанных маслом! Мы не успели опомниться от такого подарка, как хлеб съели.
Мы изо дня в день ходили к лагерю, стояли часами, но никто не выходил. Наконец, повезло. Вышел дяденька, что дал нам хлеб, и сказал: «Ваш отец здесь, но он не подойдет, нельзя, да и вам сюда ходить не надо. Пусть придет мать на свидание». Он пошел к проходной будке и поманил нас. Мы подбежали. Вышел милиционер, дал мне две алюминиевые ложки и такую же миску и сказал: «Ешьте, и чтоб больше вашего духа здесь не было».
Мама на свидания не ходила, боялась, что кто-нибудь увидит и она потеряет работу, ведь мы всем говорили, что отца у нас нет.
К 8 Марта мама получила грамоту с благодарностью, Шура работал и учился на курсах счетоводов; где папа, мы теперь знали. Все хорошо, но одно плохо: денег не хватало, а надо было Шуре купить костюм, да и ватник носить не к лицу счетоводу. Мы с братиком решили торговать. На том месте, где сейчас Центральный рынок, была барахолка (толчок). На дворе апрель, май... жарко, пить хочется, а нечего и негде. Раньше на улицах были водокачки. Покупаешь талон, подаешь в окошечко, а тетенька, обслуживающая водокачку, открывает кран и тебе на улице в ведро течет вода. Ближе к барахолке водокачка была только на Станционной улице. Мы брали одно ведро (8 литров) на двоих, ковшик и кружку. Шли на толчок и кричали: «Кому воды холодной, воды водопроводной! Кружка - две копейки». С первого же дня торговля пошла бойко, особенно хорошо в воскресенье. Из вырученных денег на себя мы не тратили, все отдавали маме.
А маму как ударницу производства занесли на Доску почета и перевели на другой участок работы: она стала убирать кабинет В. Блюхера, помощником у которого служил генерал Новиков. Однажды он предложил маме по совместительству работу у них в доме, жили они на территории штаба фронта. Приходя домой, мама рассказывала, удивляясь: для чего им такая большая квартира из пяти комнат, когда их всего трое? Как-то я увязалась за мамой, пообещав помогать в уборке. Так я попала в генеральские апартаменты. Меня заметила дочь Новиковых Лиза, позвала в свою комнату. Это было царство кукол, невиданных мной игрушек. Я тут же стала наводить порядок. Мы подружились.
В конце августа генерал Новиков позвал меня с Лизой в машину и мы поехали записываться в школу. Школа находилась на углу улиц Калининской и Серышева в одноэтажном деревянном доме. Эта начальная школа была для детей высшего командного состава, так называемых ромбистов. Еще там учились дети гражданских начальников, приравненных к ромбистам. В классах по 12-15 человек. Учительницу нашего класса звали Зинаида Александровна Лескова.
Закончилась первая четверть, родители пришли за табелями, пришла и моя мама. И вот тут-то выяснилось, что я не по чину (хотя и отличница) заняла место в школе. Меня отчислили. Вторую четверть начала учиться в другой школе, где в классе было 45 человек и никакой формы: ходили в том, что у кого было.
После каникул, когда стала известна причина моего отсутствия, в прежней школе ребята устроили забастовку: сорвали урок, разошлись по домам и сказали, что они в школу не придут. Пришлось созывать родительский комитет, который отменил решение директора о моем отчислении. Когда я вернулась, ребята радостно прыгали и, перебивая друг друга, кричали: «Ура! Наша взяла!». Каждый старался чем-нибудь угостить меня, а я плакала от счастья и даже не могла сказать спасибо.
В сентябре 1935 года наша школа влилась в среднюю школу № 2, которая к этому времени была построена на Комсомольской улице и предназначалась для всех детей по месту жительства.
У папы оставались последние два месяца до конца срока отбывания наказания, когда от него пришло письмо. Он советовал маме подыскать любую работу с жильем, подальше от района, «где вы сейчас живете». Поисками занялся Шура и нашел. Это был деревянный дом на каменном фундаменте с верандой и полуподвалом, который купил радиокомитет для сотрудников. Вот этому дому требовались уборщица-истопник и дворник, мама уволилась из штаба и поступила уборщицей-истопником, но пока было лето, она выполняла работу дворника и уборщицы.
Семье разрешили занять нижнюю часть дома, состоящую из кухни и комнаты. С 1 сентября 1936 года я и младший брат Иван пошли учиться в среднюю школу № 34. Шура закончил курсы счетоводов, а потом и бухгалтеров и его приняли в бухгалтерию Управления железной дороги. К зиме домой вернулся папа, устроился дворником. Жизнь налаживалась, но радость была недолгой.
Из Сергатского пришло известие об аресте маминых трех братьев: Ивана, Николая и Ильи. В колхозе случился падеж скота, стали искать «врагов» и нашли братьев Фадеевых. А подозрение пало на них, потому что они поддерживали связь с сестрой, высланной в 1929 году.
После ареста Фадеевых увезли в Омск, а сгинули они в Магадане (реабилитированы посмертно). Мы еще не опомнились от одной беды, как пришла другая. В ноябре 1937 г. от скоротечной чахотки (туберкулеза) умер мой брат Александр. А декабрьской ночью 1937 года к нам для обыска и ареста 22-летнего Александра Пономарева приехал «черный ворон». Перевернули все вверх дном. Мы так и не узнали о причине обыска и попытке ареста. Осенью 1938 г. вернулся домой Георгий, вскоре он женился, а в марте 1939 г. его призвали в армию. Осталась его ждать беременная жена Мария Семеновна, а 2 августа 1939 года родился мой племянник Александр (Шурик).
1941 г. - я заканчивала 8-й класс и вместе с одноклассниками весело шагала на майской демонстрации. Строили планы на лето, но война разбросала нас кого куда. Совершеннолетних призвали в армию, часть учащихся 7-9-х классов направили в ФЗО, среди них был мой брат Иван. Девочек спешно стали готовить в сандружинницы. К осени нас еще раз рассортировали: одних отправили в колхоз на уборку урожая, других (в том числе и меня) определили в военный госпиталь. Раненые прибывали в далекий тыл очень тяжелые, они уже не возвращались на поле боя.
Чтобы раненым не было скучно, я на дежурство приносила газету «Тихоокеанскую звезду» и читала им сначала сводку информбюро, а потом все подряд, так из палаты в палату по всему этажу, в течение двух лет, пока я работала в госпитале. А однажды по просьбе парня, тяжело переживавшего свое положение (у него не было руки), я написала письмо его девушке и вставила в текст письма стихотворение К. Симонова «Жди меня». Окончив письмо, прочитала вслух, слушала вся палата. Потом и не сосчитать, для скольких раненых я написала письма!
После окончания школы я пыталась поступить в юридический вуз, хотела быть адвокатом. Отлично сдала экзамены, но мандатная комиссия не пропустила меня. Мой папа отбыл срок «за контрреволюцию» (реабилитирован посмертно). И, как в пьесе А. Островского «Без вины виноватые», героиня говорит: «…Подумала, подумала и пошла в актрисы».
С начала войны папу мобилизовали в отряд трудового фронта: рыли окопы вокруг Хабаровска. Невестка Мария работала в воинской части. С ребенком дома была моя мама. В 1943 году добровольцем ушел на фронт мой брат Иван, с фронта он вернулся инвалидом на костылях. Георгий пришел домой осенью 1946 года - хоть и на своих ногах, но очень больной.
Иван женился в 1954 году. У них с Анной Филипповной родились дочь Людмила и сын Алексей. Я вышла замуж в 1957 г. за фронтовика Алексея Захаровича Егорова. Он был актер из Москвы, приехал на гастроли и остался. Здесь он получил звание заслуженного артиста РСФСР.
До 30 лет я работала актрисой в театрах Хабаровска, Благовещенска, Комсомольска-на-Амуре. Была диктором краевого радиокомитета, актрисой. Более 30 лет мой стаж работы в крайТАССе.
Мне девяносто, с 43 лет я вдова, детей не было. Я никуда не уехала, а звали родственники в Москву и в Сибирь. Я хабаровчанка и останусь ей до конца моей жизни.
С газетой «ТОЗ» я дружу более 70 лет. По материалам помню некоторых ее сотрудников: Малиновская, Побойная, Зырянов, Римшина, Болдырева, Сутурин, Лебедев, Чернявский, Семченко, Платошкина, Ищенко, Омельчук, Дерило и др. Сейчас много разных изданий, но я сроднилась с «ТОЗом» и менять привязанность не собираюсь.
Остаюсь всегда ваша «тозовка»
А. ПОНОМАРЕВА.
Мои предки приехали в Сибирь при царствовании императрицы Екатерины II. Основанием села считается 1764 г. По линии моего отца Евстафия Матвеевича его предки жили в деревне в районе Пскова. А по линии моей мамы Матрены Андреевны ее прабабушка, которая прожила более ста лет, приехала с семьей с юга России. Мама помнила ее рассказ: «Ехали три года, а где мы жили, там был край света. Сплошь Черное море, а за морем - одни нехристи турки и татары. Частые их набеги на наши деревни приносили много бед. Они забирали в полон молодых баб и девок, угоняли скот, тащили все, что можно унести».
К 1917 году, когда произошла Великая Октябрьская революция, в Саргатском выросло четыре поколения сибиряков, а спустя пять лет произошло событие, изменившее судьбу не только нашей семьи, но и многих других семей. Началось уничтожение кулачества как класса.
Год 1929. В числе раскулаченных и наша семья. Обоз из десятка подвод готов к отправке: слезы, крики детей, оставляемых у родственников, мольба не забывать их… Моя бабушка Екатерина Тимофеевна зашла во двор и, низко кланяясь на все четыре стороны, прощалась со всем, что было дорого. Последний поклон оборвал ее пятьдесят четвертый год жизни. Обоз ушел. Нашу семью оставили для похорон с условием, что на пристани, где партия выселенцев будет ждать пароход, мы догоним их.
К пароходу мы опоздали, уехали другим рейсом. В Омске поезд с нашими односельчанами не нашли. Поехали в товарном вагоне с другими переселенцами. В дороге у отца украли деньги и документы. Дальше ехать было не на что. Нас высадили в Облучье. Милиция, куда обратился наш отец, направила нашу семью на Сутарский прииск, где уже были спецпереселенцы. Так мы попали на Сутару. Жилья не было. Поселок только строился. Были тайга, охрана, контора, заготовительный пункт, конюшня, лавка и баня (топилась по-черному). Ни медпункта, ни почты, ни школы, ни электричества... К осени построили два барака, в каждом прорубили четыре окна, но стекол не было. Пошли дожди - и проемы заделали наглухо. В каждом углу барака - нары на всю семью, а в центре печка-буржуйка, на которой по очереди готовили пищу и обогревали барак.
С переселением на Сутару беды нашей семьи не закончились. Заболел дедушка (он потерял рассудок). Осудили отца (работал плотником) и увезли неизвестно куда. Похоронили дедушку Матвея Егоровича. Мой старший брат Александр работал почтальоном и один пешком ходил в Облучье и обратно раз в неделю за газетами для начальства. Однажды он домой не вернулся, никто и не искал. В тайге не редкость пропажа человека. Мама молилась, а мы вместе с ней плакали. Нас выселили из барака в сарайчик. Мама понимала, что на ее малый заработок не прокормить себя и троих детей, а в мазанке зимой не согреться. И она задумала покинуть прииск. Но как? Ни документов, ни денег у поселенцев не было.
Одним сентябрьским днем мама отвела нас в корейский поселок и оставила в одной корейской семье. Они нам дали чаю попить и уложили спать. Разбудили нас в полночь. Вокруг было темно и тихо. Четверо мужчин, одна женщина и мы трое вместе с ними двинулись в сторону тайги. Шли цепочкой через перевал тропой. Впереди двое мужчин с факелами, потом женщина и мы, а замыкали цепочку двое мужчин с факелами.
В тайге было тихо и таинственно. Может быть, мой 14-летний брат Георгий боялся идти, а мне и Ванюшке казалось, что мы попали в сказку. Все было интересно. Тайга ночью совсем не такая, как днем. На проселочную дорогу мы вышли, когда начало светать. Здесь корейцы простились с нами, сказав, что дорога одна, мы не заблудимся и дойдем до станции. С трудом к ночи мы добрались до Облучья. Постучали в первый дом на окраине, нас пустили. Утром, узнав нашу историю, хозяева согласились взять нас на квартиру с условием, что я буду нянчить их ребенка, а Георгия они устроят на работу.
В начале октября с корейцами ночью мама пришла к нам, они ей помогли принести кое-что из нашего скарба. Устроилась мама работать на вокзале уборщицей, там неожиданно встретила сына, пропавшего в прошлом году. Он рассказал, как спасся от медведя и стал бояться тайги. Жил он в общежитии, а работал помощником кондуктора на товарном поезде. Сослуживцы помогли ему узнать, где отбывает срок наш отец. Пришел ответ: Е.М. Пономарев отбывает срок в окрестностях Хабаровска.
В феврале 1933 г. мы приехали в Хабаровск. Александр (Шура) устроился комендантом в «Авторемлес» и получил в бараке на всю семью комнату в 9 кв. метров. В комнате были окно, печка-буржуйка и складной стол, который на ночь раздвигали, клали на четыре табуретки, сделав нары на четверых. Соседка по бараку рекомендовала маму как мать-одиночку, узнав «легенду» о вербованных, о потере документов, и маму зачислили уборщицей в штаб фронта. Георгий в Облучье был принят учеником санитара в банно-прачечный поезд, который работал на линии Сковородино - Хабаровск. В поезде он не только работал, но и жил. Достигнув совершеннолетия, был переведен в санитары по обработке вещей вербованных.
В Хабаровске зима выдалась морозной и очень снежной. Был обычный день, и я случайно услышала, как Шура тихонько говорил маме, что есть лагерь заключенных на Батуевской ветке. Когда мама и Шура ушли на работу, а мы выполнили ежедневное задание - запасти дровишек для печки, решили пойти поискать нашего папу. Никому ничего не сказав, отправились в путь. Спрашивали у прохожих, как дойти до Батуевской ветки. С большим трудом нашли. Там, где сейчас большой торговый центр, раньше находился лагерь, обнесенный со всех сторон колючей проволокой в несколько рядов.
Мы стояли у ограды, ждали, у кого бы спросить. Из кухни вышел парень, вылил помои. Заметив нас, спросил:
- Чего вам надо?
- Мы пришли к папе.
- А кто ваш отец?
- Евстафий Пономарев.
- Ладно, поспрошаю.
И ушел, а мы остались ждать. Мы мерзли, ждали долго, но не уходили. Из окна кухни нас было видно. Вышел большой дяденька в белом колпаке и в белой одежде. Махнул нам рукой в сторону проходной будки. Мы подбежали, вышел милиционер, передал нам сверток и сказал: «Быстро тикайте». Мы выбежали на ближайшую улицу, приткнулись к забору и развернули сверток: два кусочка серого хлеба, немного намазанных маслом! Мы не успели опомниться от такого подарка, как хлеб съели.
Мы изо дня в день ходили к лагерю, стояли часами, но никто не выходил. Наконец, повезло. Вышел дяденька, что дал нам хлеб, и сказал: «Ваш отец здесь, но он не подойдет, нельзя, да и вам сюда ходить не надо. Пусть придет мать на свидание». Он пошел к проходной будке и поманил нас. Мы подбежали. Вышел милиционер, дал мне две алюминиевые ложки и такую же миску и сказал: «Ешьте, и чтоб больше вашего духа здесь не было».
Мама на свидания не ходила, боялась, что кто-нибудь увидит и она потеряет работу, ведь мы всем говорили, что отца у нас нет.
К 8 Марта мама получила грамоту с благодарностью, Шура работал и учился на курсах счетоводов; где папа, мы теперь знали. Все хорошо, но одно плохо: денег не хватало, а надо было Шуре купить костюм, да и ватник носить не к лицу счетоводу. Мы с братиком решили торговать. На том месте, где сейчас Центральный рынок, была барахолка (толчок). На дворе апрель, май... жарко, пить хочется, а нечего и негде. Раньше на улицах были водокачки. Покупаешь талон, подаешь в окошечко, а тетенька, обслуживающая водокачку, открывает кран и тебе на улице в ведро течет вода. Ближе к барахолке водокачка была только на Станционной улице. Мы брали одно ведро (8 литров) на двоих, ковшик и кружку. Шли на толчок и кричали: «Кому воды холодной, воды водопроводной! Кружка - две копейки». С первого же дня торговля пошла бойко, особенно хорошо в воскресенье. Из вырученных денег на себя мы не тратили, все отдавали маме.
А маму как ударницу производства занесли на Доску почета и перевели на другой участок работы: она стала убирать кабинет В. Блюхера, помощником у которого служил генерал Новиков. Однажды он предложил маме по совместительству работу у них в доме, жили они на территории штаба фронта. Приходя домой, мама рассказывала, удивляясь: для чего им такая большая квартира из пяти комнат, когда их всего трое? Как-то я увязалась за мамой, пообещав помогать в уборке. Так я попала в генеральские апартаменты. Меня заметила дочь Новиковых Лиза, позвала в свою комнату. Это было царство кукол, невиданных мной игрушек. Я тут же стала наводить порядок. Мы подружились.
В конце августа генерал Новиков позвал меня с Лизой в машину и мы поехали записываться в школу. Школа находилась на углу улиц Калининской и Серышева в одноэтажном деревянном доме. Эта начальная школа была для детей высшего командного состава, так называемых ромбистов. Еще там учились дети гражданских начальников, приравненных к ромбистам. В классах по 12-15 человек. Учительницу нашего класса звали Зинаида Александровна Лескова.
Закончилась первая четверть, родители пришли за табелями, пришла и моя мама. И вот тут-то выяснилось, что я не по чину (хотя и отличница) заняла место в школе. Меня отчислили. Вторую четверть начала учиться в другой школе, где в классе было 45 человек и никакой формы: ходили в том, что у кого было.
После каникул, когда стала известна причина моего отсутствия, в прежней школе ребята устроили забастовку: сорвали урок, разошлись по домам и сказали, что они в школу не придут. Пришлось созывать родительский комитет, который отменил решение директора о моем отчислении. Когда я вернулась, ребята радостно прыгали и, перебивая друг друга, кричали: «Ура! Наша взяла!». Каждый старался чем-нибудь угостить меня, а я плакала от счастья и даже не могла сказать спасибо.
В сентябре 1935 года наша школа влилась в среднюю школу № 2, которая к этому времени была построена на Комсомольской улице и предназначалась для всех детей по месту жительства.
У папы оставались последние два месяца до конца срока отбывания наказания, когда от него пришло письмо. Он советовал маме подыскать любую работу с жильем, подальше от района, «где вы сейчас живете». Поисками занялся Шура и нашел. Это был деревянный дом на каменном фундаменте с верандой и полуподвалом, который купил радиокомитет для сотрудников. Вот этому дому требовались уборщица-истопник и дворник, мама уволилась из штаба и поступила уборщицей-истопником, но пока было лето, она выполняла работу дворника и уборщицы.
Семье разрешили занять нижнюю часть дома, состоящую из кухни и комнаты. С 1 сентября 1936 года я и младший брат Иван пошли учиться в среднюю школу № 34. Шура закончил курсы счетоводов, а потом и бухгалтеров и его приняли в бухгалтерию Управления железной дороги. К зиме домой вернулся папа, устроился дворником. Жизнь налаживалась, но радость была недолгой.
Из Сергатского пришло известие об аресте маминых трех братьев: Ивана, Николая и Ильи. В колхозе случился падеж скота, стали искать «врагов» и нашли братьев Фадеевых. А подозрение пало на них, потому что они поддерживали связь с сестрой, высланной в 1929 году.
После ареста Фадеевых увезли в Омск, а сгинули они в Магадане (реабилитированы посмертно). Мы еще не опомнились от одной беды, как пришла другая. В ноябре 1937 г. от скоротечной чахотки (туберкулеза) умер мой брат Александр. А декабрьской ночью 1937 года к нам для обыска и ареста 22-летнего Александра Пономарева приехал «черный ворон». Перевернули все вверх дном. Мы так и не узнали о причине обыска и попытке ареста. Осенью 1938 г. вернулся домой Георгий, вскоре он женился, а в марте 1939 г. его призвали в армию. Осталась его ждать беременная жена Мария Семеновна, а 2 августа 1939 года родился мой племянник Александр (Шурик).
1941 г. - я заканчивала 8-й класс и вместе с одноклассниками весело шагала на майской демонстрации. Строили планы на лето, но война разбросала нас кого куда. Совершеннолетних призвали в армию, часть учащихся 7-9-х классов направили в ФЗО, среди них был мой брат Иван. Девочек спешно стали готовить в сандружинницы. К осени нас еще раз рассортировали: одних отправили в колхоз на уборку урожая, других (в том числе и меня) определили в военный госпиталь. Раненые прибывали в далекий тыл очень тяжелые, они уже не возвращались на поле боя.
Чтобы раненым не было скучно, я на дежурство приносила газету «Тихоокеанскую звезду» и читала им сначала сводку информбюро, а потом все подряд, так из палаты в палату по всему этажу, в течение двух лет, пока я работала в госпитале. А однажды по просьбе парня, тяжело переживавшего свое положение (у него не было руки), я написала письмо его девушке и вставила в текст письма стихотворение К. Симонова «Жди меня». Окончив письмо, прочитала вслух, слушала вся палата. Потом и не сосчитать, для скольких раненых я написала письма!
После окончания школы я пыталась поступить в юридический вуз, хотела быть адвокатом. Отлично сдала экзамены, но мандатная комиссия не пропустила меня. Мой папа отбыл срок «за контрреволюцию» (реабилитирован посмертно). И, как в пьесе А. Островского «Без вины виноватые», героиня говорит: «…Подумала, подумала и пошла в актрисы».
С начала войны папу мобилизовали в отряд трудового фронта: рыли окопы вокруг Хабаровска. Невестка Мария работала в воинской части. С ребенком дома была моя мама. В 1943 году добровольцем ушел на фронт мой брат Иван, с фронта он вернулся инвалидом на костылях. Георгий пришел домой осенью 1946 года - хоть и на своих ногах, но очень больной.
Иван женился в 1954 году. У них с Анной Филипповной родились дочь Людмила и сын Алексей. Я вышла замуж в 1957 г. за фронтовика Алексея Захаровича Егорова. Он был актер из Москвы, приехал на гастроли и остался. Здесь он получил звание заслуженного артиста РСФСР.
До 30 лет я работала актрисой в театрах Хабаровска, Благовещенска, Комсомольска-на-Амуре. Была диктором краевого радиокомитета, актрисой. Более 30 лет мой стаж работы в крайТАССе.
Мне девяносто, с 43 лет я вдова, детей не было. Я никуда не уехала, а звали родственники в Москву и в Сибирь. Я хабаровчанка и останусь ей до конца моей жизни.
С газетой «ТОЗ» я дружу более 70 лет. По материалам помню некоторых ее сотрудников: Малиновская, Побойная, Зырянов, Римшина, Болдырева, Сутурин, Лебедев, Чернявский, Семченко, Платошкина, Ищенко, Омельчук, Дерило и др. Сейчас много разных изданий, но я сроднилась с «ТОЗом» и менять привязанность не собираюсь.
Остаюсь всегда ваша «тозовка»
А. ПОНОМАРЕВА.