И время ставит обелиски...

Хабаровский актер Сергей Николаевич Лычев для меня как палочка-выручалочка. Таких, как Лычев, можно уподобить связникам между поколениями прошлыми и настоящими. Сколько раз он помогал мне восстановить затерянный временем факт хабаровской театральной истории или вырвать из забвения имя актера или режиссера, проследить его судьбу.

Я очень благодарен и признателен заслуженному артисту России Лычеву. И в этой истории, которая будет рассказана ниже, Сергей Николаевич также оказался незаменимым. Едва я назвал ему интересующую меня фамилию, Лычев откликнулся:

- Баршинова? Конечно, я хорошо его знал. С Валентином Павловичем довелось трудиться вместе в двух театрах - юного зрителя и краевого театра драмы. Да, это было не вчера, давно, но я многое помню, не забыл. А что тебе надо о нем знать? В чем интерес к Валентину Павловичу?

Я, немного лукавя, объяснил, в чем мой интерес к Баршинову, и попросил его напрячь память, назначив встречу на завтра, чтобы поговорить обстоятельно.

Из рассказа С. Лычева

- В ТЮЗ я пришел совсем молодым актером в 1962 году. Пока у меня не было ролей, шлялся по театру с утра до вечера, со всеми перезнакомился. Баршинову меня представил тогдашний главреж театра. Заведующий музыкальной частью мне показался человеком сдержанным и скромным. Общий язык мы с ним скоро нашли, он поощрял мое стремление петь и даже помогал, сочиняя песенки в спектакле, которые исполнял мой герой. Музыку Валентин Павлович любил мелодичную, запоминающуюся, он избегал музыкальной какофонии. К тому же он хорошо играл на аккордеоне, домре, фортепиано, балалайке. Как я потом узнал, у него не было специального музыкального образования, всего он достиг самостоятельно. Симпатичен был мне этот старший по возрасту человек, прошедший войну и перенесший немало страданий и обид.

Поэтому ничего удивительного не было в том, что пришедший в ТЮЗ работать главным режиссером Валерий Александрович Шаврин задумал ставить спектакль по пьесе К. Симонова «Парень из нашего города». Было это году в 1967-м. Пьесу эту ставили едва ли не все театры страны, зрителям она нравилась и своей лиричностью, и гражданским пафосом, и молодыми героями, которым хотелось подражать. Симонов написал ее под впечатлениями, навеянными событиями на Халхин-Голе, в которых он участвовал как военный корреспондент.

У нашего режиссера возникла идея сопровождать действие спектакля песнями на стихи самого Симонова. Их надо было подобрать таким образом, чтобы поэтически-музыкальная канва расширяла тему, обостряла ее, придавала эмоциональное звучание. Тогда Шаврин и предложил Валентину Павловичу взяться за сочинение музыки песен. Вдвоем они выбрали с десяток стихотворений, там были знаменитая «Фляга», «Не сердитесь, к лучшему...», «Фотография», «Всю жизнь любил он рисовать войну», отрывок из «Хозяйки дома», «Северная песня».

Мне приходилось наблюдать, как он терзал рояль, записывал мелодии на бумаге. Нередко исписанные, скомканные листки летели в корзину, потом приходил режиссер, извлекал их из корзины, ноты проигрывали и обсуждали.

Сочинив песню, композитор репетировал с нами, мы пели под аккордеон Валентина Павловича и тоже нередко спорили с автором.

Между тем близился час премьеры. Режиссер окончательно подобрал команду «поющих» актеров - это были Игорь Желтоухов, Павел Случанко, Яков Клид, Сергей Перекальский и я. Этот «ансамбль» во главе с Баршиновым выходил на сцену перед новым действием и пел определенную песню. А было их, кажется, шесть, хотя Валентин Павлович сочинил их с запасом. Успех спектакля превзошел ожидания - аншлаг, аплодисменты, зрители, подпевающие нам.

Каким-то образом о нашем спектакле и наших песнях прослышал Константин Михайлович Симонов. Вскоре Баршинов получил от него письмо, после которого мы два дня записывали весь песенный цикл в студии краевого радиокомитета...

Прервем на время рассказ Лычева. Мне довелось видеть тот тюзовский спектакль, слушать «венок» сочиненных к нему песен, но историю его появления я тогда не знал, с Баршиновым знаком еще не был.

И вот лет десять спустя редакция срочно посылает нас вместе с фотокорреспондентом в один из пригородных совхозов с заданием написать небольшой репортаж о том, как там прошел День животновода с культурной программой. Был тогда и такой праздник, который отмечался приездом артистов, концертом в красном уголке, визитами к дояркам партийных секретарей с подарками и непременными красными гвоздиками. Фотокорреспондент, однако, был отобран и послан в другое, более значимое для фотосъемок место. На ферме я оказался один среди собравшихся доярок. Вскоре перед нами явились два заслуженных артиста из театра музкомедии, тронули струны своих гитар и запели. Пели они примерно полчаса, а начали свой концерт с симоновско-баршиновской «Фляги», затем прозвучала «Не грустите, к лучшему...» Пели песни известные И. Желтоухов и Ю. Тихонов. После концерта я подошел к ним и спросил о симоновских песнях. Желтоухов рассказал мне о том, как они появились и почему они поют их с Тихоновым. Желтоухов и подсказал тогда: у Баршинова была переписка с Симоновым, письма он видел сам, они сохранились наверняка.

Баршинов к тому времени, уйдя из ТЮЗа, успешно трудился в краевой драме, я уже был с ним немного знаком. Вот скромник, подумал тогда, ни разу не обмолвился о своей дружбе, переписке с Симоновым. Я отыскал Баршинова по телефону, мы договорились о встрече. «Лучше это сделать в театре», - предложил Валентин Павлович.

Из рассказа В.П. Баршинова

- Когда Валерий Александрович Шаврин предложил мне сочинить музыку к стихам Симонова, соглашаясь, я даже не думал, что придется мне непросто. Поначалу просьба режиссера показалась необременительной, и я отнесся к ней как к обычному заданию. Так оно и складывалось, две первых песни получились быстро, я поймал их ритмику, мелодии. Ведь стихи Симонова я знал, любил их и ценил. Но потом на остальных стал все чаще и чаще спотыкаться - нельзя было повторяться, у меня то не шла мелодия, то появлялась какая-то другая ритмика, и песни разбегались друг от друга в сторону, в «венок» они не складывались. Приходилось готовить по нескольку вариантов, из которых выбирали лучший вместе - я, режиссер, актеры. Наконец, остается неосиленной последняя песня. Это был выбранный нами для песни отрывок из симоновской «Хозяйки дома». Начинается он такими словами: «Подписан будет мир, и вдруг к тебе домой, к двенадцати часам, шумя, смеясь, пророча, как в дни войны придут слуга покорный твой и все его друзья, кто будет жив к той ночи»...

Вот эти последние строки и стали для меня камнем преткновения. То ли я устал в поисках мелодий, то ли это был временный творческий кризис, но песня никак не хотела открываться мне. Все, что я сочинял, а было не меньше семи вариантов, никак не прилагалось к тому, уже готовому «венку» песен. Диссонанс полный, мелодичное противостояние, ритмический раздрай. Что делать? Режиссер ждет, молчит, хмурится, но терпит, а премьера в театре объявлена. Ну, думаю, разозлится и снимет вообще музыкальное оформление «Парня»... И вот однажды ночью, дома, я как-то поймал кусочек мелодии, наиграл ее раз, другой, зафиксировал и стал разворачивать ее. Разбудил жену: слушай, говорю. Она послушала, пожала плечами: неплохая, мол, песня, но прежние - лучше. Расстроенный, иду на встречу с режиссером, показываю ему очередное сочинение. Тот послушал и молчит почему-то. Я со злости бросаю нотный листок в корзину, скомкав его. Режиссер вдруг быстро извлек его из корзины, расправил: сыграй еще, вот до этого места. Я играю, делаю остановку, снова играю. Шаврин мне говорит: посиди час-другой, сведи вместе разноголосицу мелодики и поставь точку. Есть песня, хотя и не шедевр.

Потом будет премьера спектакля, аншлаги, зритель нашего «Парня» хорошо примет и даже запоет некоторые наши песни. А с Симоновым было так. Идея послать ему запись наших песен на пленке принадлежит не мне, а тогдашнему директору ТЮЗа Дмитрию Исаевичу Малинковичу.

- Твое дело - сделать хорошую запись. Я уже договорился с радио, бери ребят и пишите все песни, что поете, - сказал он мне. - Остальное - моя забота.

Через некоторое время получаю письмо, почерк на конверте мне незнаком (Баршинов перебирает лежащие на столе конверты), вот это сейчас прочтем, что там написано. «Дорогой товарищ Баршинов, простите, что обращаюсь к вам без имени и отчества, к сожалению, знаю только ваши инициалы. Я получил пленку с вашими песнями, и она доставила мне много хороших минут... Для меня из ваших песен дороже всего «Фляга»... Мне понравился также «Новогодний тост». С удовольствием слушаю все другое, но пишу вам о том, что мне самому показалось самым интересным. Хотя, быть может, я и не прав. Уважающий вас Константин Симонов. 29.1.69".

- Вот с этого письма и завязалась наша переписка, - рассказывал мне Баршинов. - Она не была постоянной, иногда прерывалась, и за пять лет я получил от Симонова десять или двенадцать писем. К сожалению, не все они сохранились. Симонов писал обычно коротко, по разным поводам и, как правило, присылал мне все свои новые книги, которые выходили в те годы в свет. Кстати, случилось так, что на московском радио кассету с нашими песнями затеряли и Симонов остался с их записью на диктофоне. В одном из писем Константин Михайлович сообщил об этом и попросил меня помочь снова получить хорошую запись. Просьбу, конечно, выполнил.

Мне было понятно, почему Симонову больше других нравилась «Фляга». «Когда в последний путь ты отправляешь друга» - есть там такие слова, которые, видимо, уже тогда тревожили душу поэта, который знал или догадывался о своей смертельной болезни. Но до его смерти в августе 1979 года было еще время, и мы надеялись, что новые песни напишутся...

...Песни будут разные, удачные и не очень. Все их сочинитель станет посылать своему московскому другу. Письма Симонова вдохновляли Валентина Павловича. Да и понимали они друг друга хорошо. В одном из своих писем Симонов сообщал: «Сейчас я написал несколько стихотворений, связанных с тридцатой годовщиной войны. Посылаю вам одно из них - вдруг пригодится. А не пригодится, так просто примите его на память».

Стихотворение это было без названия и напечатано на отдельном листке.

Тот самый длинный день в году...

Позже это стихотворение станет знаменитым.

Думается, не зря поэт прислал только написанное стихотворение своему композитору - вдруг у того получится такая песня, как «Фляга».

Но не сложилось...

Мы встречались с Баршиновым, когда Симонова уже не было в живых. Мне казалось, что он постоянно переживал эту потерю, сожалел о ней, может быть, потому был скуп на откровения и, как правило, не выходил за обозначенную тему наших бесед. Когда в газете появился материал о его переписке с Симоновым, он сдержанно отнесся к публикации.

Рассказывал Баршинов и о своей неудаче в песенном творчестве. Как-то из Москвы пришло очередное письмо, в котором был небольшой сборник новых стихов поэта «Вьетнам, зима семидесятого». Баршинов прочел стихи и выбрал для будущих песен два.

В одном из них, под названием «Дежурка», речь шла о вьетнамских летчиках, которые сидят и ждут боевых вылетов: «Сидят ребята, ждут ракету, как мы когда-то, в России где-то...» Он подобрал мелодию к «Дежурке» и еще одному стихотворению, записал песни на пленку, послал в Москву.

Симонов долго не отвечал. Но письмо все же пришло, с извинением за молчание - был в отъезде. «Я получил две «вьетнамские» песни и, по правде говоря, не написал вам сразу про них потому, что заколебался - как писать? Ваши песни к «Парню» и ваша передача на радио (это был радиоконцерт их песен), как говорится, дошли до самой души и печенок. А «вьетнамские песни, как мне показалось, не получились. Вот мне и трудно было это написать».

Баршинову запомнилась его работа над стихотворением «Если бог нас своим могуществом...» (его Симонов написал в 1941 году). Баршинову оно очень нравилось и хотелось порадовать поэта хорошей к нему мелодией. Он долго ее искал, перепробовав и отбросив многое. Со временем мелодия пришла. Песню успели даже записать на пленку, чтобы послать Симонову. Увы, опоздали. 28 августа 1979 года Симонова не стало.

А через несколько лет уйдет из жизни и Валентин Павлович Баршинов. Их песни осиротели, но они остались среди людей.

Из рассказа С. Лычева

- При жизни Баршинова и после его смерти мы пели его симоновские песни. В разных, конечно, исполнительских составах. Сегодня мы остались только вдвоем с Игорем Желтоуховым. Этой осенью ездили в Биробиджан, там на концерте спели «Флягу» и «Не сердитесь». Знаешь, что было с залом? Он ожил, зашумел! Для нас это память о Валентине Павловиче. Моя творческая жизнь вообще долго шла под его приглядом. Я пел его песни в разных спектаклях, и не только в них. Иногда мы это делали вдвоем с ним, когда нас приглашали где-то выступать. У Баршинова тогда был «Жигуленок» первой модели, «копейка». Вот мы ее загружали инструментами и ездили с выступлениями. Он играл, я пел, поддерживал его гитарой. Иногда пели вдвоем, у Валентина Павловича был неплохой тенор.

Валентин Павлович редко позволял быть себе откровенным в своих воспоминаниях. От него я узнал, что он воевал, дошел до Харбина. И случилось так, что однажды он неосторожно рассказал какой-то анекдот. «Стукач» донес куда надо, Баршинова арестовали и осудили на десять лет лагерей. Отсидел он девять из них где-то здесь, в наших северных сахалинских местах, работал на лесоповале. Очень редко вспоминал свою лагерную жизнь. Когда зэки узнали, что он - музыкант, то решили так: норму лесоповальную за Баршинова они будут выполнять, а он по вечерам будет играть им в бараке на баяне. Бывало играл так, что пальцы немели от баяна, но играл все, что знал и что зэки просили. Если бы не они, вряд ли ему довелось бы играть после освобождения. А так зэки сохранили его как музыканта.

Потом его реабилитируют, вернут все награды, в партии восстановят, дадут возможность работать в театрах. Но девять лет из его жизни были вычеркнуты. Сколько можно было песен написать!

Александр ЧЕРНЯВСКИЙ.