…Это произошло не так давно в небольшом израильском городке Нацерет-Илите, расположенном в обжитом алией центре страны. В одну из пятниц в городском парке собрались более трех тысяч бывших биробиджанцев, ставших жителями Израиля. Собрались, чтобы отметить 70-летие не забытого ими Биробиджана и 50-летие Нацерет-Илита.

Биробиджан, правда, стал городом в марте 1937 года, но праздновать надо все равно, лучше позже, чем никогда. Председатель городского общества выходцев из России, бывший биробиджанец Михаил Гриняков, открывая встречу, огласил приветствие своим бывшим землякам от биробиджанского мэра А. Винникова. Были и другие поздравляющие - секретарь российского посольства в Израиле А. Крюков, депутат Госдумы от ЕАО С. Штогрин, председатель всеизраильского объединения российских земляков М. Райв и т.д. Тронули душу песни громкоголосого хора из Беэр-Шевы, которым руководит М. Драбкин. Потом были встречи, междусобойчики, разговоры с воспоминаниями, погрустневшие глаза и надежда на неизвестно что.
Об этой встрече узнал из интернет-газеты «MZ», которой руководит бывший редактор биробиджанских газет Л. Школьник. На снимках долго разглядывал биробиджанцев, пытаясь найти знакомые лица. Один, бородатый, показался узнаваемым.
…Давно это было, в пору нашей относительной молодости и уже дряхлеющей советской власти. Я в Хабаровске, а Школьник в Биробиджане были рабочими лошадьми местных газет - их корреспондентами. Собираясь в командировку в ЕАО, я обычно звонил в Биробиджан, ставил в известность об этом Школьника, он брал командировочное удостоверение в своей газете; третьим присоединялся здешний фотокор Гриша Коваль, а позже тот, который на снимке, бородатый - Володя Дертко. Два-три дня мы колесили по селам и поселкам области, потом возвращались в тихий Биробиджан. Я, дождавшись нужных мне снимков, уезжал в Хабаровск.
Володя Дертко, высокий, темноголовый, симпатичный парень, отличался немногословием даже тогда, когда по вечерам в номере сельской гостиницы мы распивали с трудом добытую в сельском магазине бутылку. Чаще всего это было полусладкое болгарское вино. Фотографии у Дертко поначалу получались посредственные, но газеты их печатали - сняты-то они были в «глубинке». К тому же он быстро и хорошо учился работать фотоаппаратом и скоро стал мастером. Пробовал Володя и писать. Однажды, приехав в Хабаровск, зашел ко мне в редакцию, показал несколько фотографий и положил рядом исписанные «шариком» листки бумаги и попросил: посмотри это.
Написанному Дертко я приятно удивился - автор владел словом, любил его и хорошо мыслил. Кажется, удалось тогда написанное им напечатать в нашей газете.
И вот в плотном, погрузневшем бородатом мужике узнаю когда-то стройного Дертко, ныне жителя Израиля, участвовавшего во встрече в Нацерет-Илите. Он не только в ней участвовал, но и, вернувшись в Реховот, поделился своими впечатлениями с теми, кто заходит в интернет-газету «MZ» («Мы здесь»).
«То, что я увидел в Нацерете, - зрелище не очень веселое. Когда большое количество смутно знакомых лиц и вы с трудом узнаете друзей детства - это страшно. Наверное, поэтому я увидел гораздо меньше биробиджанцев, чем ожидал. Люди боятся печати времени, и постепенно наша община разрушается. И уже наши дети, а тем более внуки не так живо будут реагировать на слово «Биробиджан». Я думаю, что собравшиеся земляки совершили большую ошибку, не взяв с собой своих детей и внуков».
Ностальгия о городе, в котором вырос, пережил радости и печали, объяснима и закономерна: страдает живая человеческая душа, а застывшая молчит. Многим биробиджанцам, ставшим израильтянами, не дано, видимо, забыть свое былое, с ним они и покинут этот мир - такова сущность человеческого бытия. Потеряв прошлое, мы начинаем лучше его понимать и ценить. Об этом с нескрываемой горечью размышляет и Дертко: «Это был особенный мир. Не потому, что это был мир моего детства. Нет. Биробиджан был городом особой культуры. Как Париж или Одесса. В это трудно поверить, но город, которому всего-то было тридцать-сорок лет, уже имел свой неповторимый колорит. Многие города с многовековой историей не могут этим похвастать…»
Увы, сегодняшнему Биробиджану он отказывает в былом шарме. «Лет десять-пятнадцать назад того Биробиджана не стало. И хотя в нем за последние годы появились новые учебные заведения, они не заменят городу былую недипломированную еврейскую образованность. Это большая и грустная тема для сотен биробиджанцев».
Я знаю этот город, начиная с середины шестидесятых. В большом сквере под ветвистыми деревьями было немало скамеек, по утрам и вечерам на них восседали колоритные горожане с газетами в руках. Старики-евреи любили здесь собираться, обсуждать разного рода слухи, новости, почитать купленные в киоске газеты. Этакие ильфовские пикейные жилеты. А еврейскую образованность Биробиджану придавали, прежде всего, эти старики да две здешних газеты, люди, в них работавшие, - писатели, поэты, журналисты, их критики и почитатели. Съехались они сюда из разных городов и стран, привезли с собой ту самую национальную изюминку, настоянную на воздухе былой среды обитания.
Но шло время - уходили из жизни эти старики, и город терял свою необыкновенную ауру. Молодое поколение интеллектуалов было не столь многочисленным и известным, но оно отдавало дань старикам, многое у них переняв. И этот кисейный слой «образованности» витал все же над городом. Был он зыбким, нестойким, его «создателей» можно было сосчитать на пальцах обеих рук. К слову, Володя, такие люди и сегодня живут здесь, они есть, хотя сам город, конечно, становится другим, приобретает облик наших все еще смутных, нечетких дней. Но, бесспорно, хорошеет, обновляется.
Праздник в парке Нацерет-Илита чем-то напоминал то, что происходило в Биробиджане, далеко от земли обетованной. «Открытая эстрада в парке, перед ней под солнцепеком пара сотен пластмассовых стульев. Часть собравшихся, слушая приветствие гостя, депутата Госдумы Сергея Штогрина, жмутся в тени деревьев, часть уже сформировавшихся в группы «по интересам» рассредоточились за столами по парку. Дымок тлеющих углей, запахи «альха-эш» (шашлыков?), тосты за Биробиджан…»
Дертко, конечно, попытался поискать среди гостей хорошо ему знакомых биробиджанцев. Он их нашел, «равных среди равных». Алия всех их здесь уравняла - бывших директоров, рабочих, учителей, поэтов. В Нацерет-Илите они все были биробиджанцами, пусть и бывшими.
Вот один из них - Павел Евсеевич Линчук, бывший директор станции технического обслуживания «Жигулей». «В Биробиджане к нему на драной козе нельзя было подъехать - очередь на два месяца вперед, а тут - запросто, обнимаешь, как старого доброго соседа по лестничной клетке. Четверть века назад, принимая в работу мою обшарпанную «копейку», он быстро расставил все точки над i:
- Масло, фильтры заменим, клапана отрегулируем, в наварную резину, так и быть, «переобуем», а вот шаровые и тормозные шланги не проси. Нет и не предвидится...
И уже зайдя под стоящую на подъемнике мою машину, обращаясь к слесарям, выговаривал:
- Есть, ребята, шофера, есть ездоки, а вот он (кивок в мою сторону) - не шофёр и не ездок, даже не ездец... Довести машину до такого состояния - надо быть редкостным ездюком...
Откуда-то появлялись новые шаровые опоры, тормозные шланги.
- Ты думаешь, я тебя пожалел? Мне за горожан страшно. Они ж нетерпеливые, не знают, перед каким корытом дорогу перебегают...»
«Тут же, в парке, я вижу Сашу Файмана, одного из слесарей Линчука, в 89-м он перебрал двигатель моей «Нивы». Знающие люди ни за что не поверят, но это факт: после обкатки «Нива» легко набирала скорость, от которой «гнулась» стрелка спидометра, - 180 километров в час!..
А вот Изя Эйгель! В семидесятом он так отрекомендовал меня редактору газеты «Биробиджанер штерн» Корчминскому: «Этот парень снимает лучше меня». Наверное, для Наума Абрамовича Корчминского это было той рекомендацией, после которой он просто обязан был взять меня в штат редакции, где я проработал десять лет. Снимать «лучше, чем Изя» и снимать для газеты - далеко не одно и то же. Изя, первый из моих наставников, ввёл меня в газетное ремесло, а в случае моих неудач всегда прятал от редакционного начальства за свою широкую спину:
- Это ж не по телефону информацию собирать, авторские материалы организовывать. Каждый снимок требует личного присутствия, определенных условий, а главное - времени. Попробуйте сами всюду успеть - сегодня Амурзет, завтра Облучье, послезавтра Приамурская. И на первую полосу дай, и про четвертую не забудь, и редакционное задание выполни, а ещё надо вернуться в редакцию и всю эту кучу отснятого материала обработать и ничего не напутать...
Начальство что-то бурчало про время, которое поджимает, про то, что нужна была панорама, а я выдал вертикальный снимок, про недостающие двадцать строчек, но с Изей всегда соглашалось и постепенно отходило. А Изя, царапаясь в закрытую дверь фотолаборатории, мне вполголоса:
- После того, как накормишь снимками этих кашалотов, спустись в столовку, тебя там будут ждать - я договорился...
Так часто бывает: с виду грозный и недоступный, а начнешь общаться - добрейший человек! Таков бывший первый заместитель мэра Биробиджана, бывший управляющий трестом «Биробиджанстрой», а ныне простой еврейский пенсионер Яков Самуилович Лифшиц. В той жизни, хоть и виделись мы часто, общаться нам не приходилось - не было повода. Я знал, что есть такой Лифшиц, он, наверное, если читал газеты, знал, что есть такой фотокор В. Дертко. Но как-то раз друзья затащили меня в баню, где я и познакомился с Яковом Самуиловичем. Ах, какая это была баня! Какие ребята там собирались! Это был регулярный пятничный ритуал с постоянной небольшой компанией приятных людей, куда я «прописался» почти на десять последних в России лет. Тут были врачи, строители, коммунальщики, железнодорожники, сантехники, офицеры и музыканты. Душа компании и её непререкаемый в банных делах авторитет - Яков Лифшиц. Ох, как он парил! Глядя на его шарообразный обнажённый торс с двумя дубовыми вениками в руках над распластанным на полоке телом, на то витиеватое волшебство, которое он этими вениками выделывал, можно было представить, что как минимум ты находишься в зале Большого театра, на представлении знаменитого балета.
Ба, Яша Дехтярь! Врач-рентгенолог, капитан городской команды КВН. Вот с кем я давно не общался и кого особенно хотел видеть. Наши мамы долгое время работали вместе в детской больнице, на Яшиного отца дважды приходила похоронка, а он, вернувшись с фронта, не зная, что на двух братских могилах золотом выбито его имя, тихо занимался исконно еврейским ремеслом - стриг и брил биробиджанских мужиков. Власти тех мест потом часто приглашали его на юбилеи Победы, предлагали убрать его имя из скорбного списка. Дядя Рома отказывался:
- Я уж тут, с ребятами, если можно...
Между нами вклинивается мой одноклассник Мишка Горелик:
- Ты что, как черепаха, все уже беспокоятся. Кутик говорит, что ты по Нацерету блуждаешь...
Мы торопливо обмениваемся с Яшей визитками, и я иду к моим друзьям-одноклассникам. С ними я, худо-бедно, общаюсь, а с тобой, Яша, мы больше десяти лет не виделись - так неудобно получилось. Прости.
Я помню, ты когда-то говорил:
- Если я вдруг уеду из Биробиджана, то больше всего буду скучать по нашей сопке...
Яша, отправляю фотографию биробиджанской сопки.
Все, что могу, Яша…»
…Внизу под знаменитой сопкой и сегодня по-прежнему течет Бира, унося с собой в неведомые дали воспоминания и печали уехавших биробиджанцев, бывших дальневосточников, ставших по собственному выбору ближневосточниками.
Привет им с ее тихих берегов.

Александр ЧЕРНЯВСКИЙ.