Дневник его памяти

«Бродит по дому, поскрипывая половицами, старик. Отражается то в старом самоваре, то в потемневшем зеркале. В него смотрелись когда­то и отец его, и мать. «Господи, ­ думает дед, хотя до сих пор не знает, верующий он или нет. ­ О, Господи, может, помнит их молодыми это стекло в самодельной рамке. Помнит, как на их лицах появлялись морщины, а в волосах седина. И я виноват в каких­то из тех морщин».

И он сам смотрелся в это зеркало еще в пилотке, а под той солдатской пилоткой полный комплект волос, не то что нынче. А на груди гимнастерки с сержантскими погонами ­ орден Красной Звезды, медали, нашивки о ранениях.
Смотрел с надеждой, как и все победившие врага в той Великой Отечественной. Тогда, казалось, даже сам весенний ветер был пропитан надеждой...
Дед вздыхает: совсем недавно, в самом конце века, и ХХ, и своего, он догадался, что стар... До этого, когда заговаривали о годах, только отшучивался: «А я не помню: то ли мне 79, то ли 97 ­ цифры те же». Да и не чувствовал себя стариком. Может, зеркало виновато?
Самое же интересное, что старик этот ­ я сам.

* * *

Старика зовут Николай Дмитриевич Наволочкин… Родился этот незаурядный человек 5 января 1923 года. 85 лет назад… В его родном поселке Николаевка, что за Амуром, на территории суверенного субъекта ЕАО, до сих пор сохранился родительский дом. И при нем ­ огород, в котором проживает героиня его повести Полуденница Акуля. Что было главным в жизни этого человека? Я не спрашивал его об этом и сам попытался понять, получить ответ на свой же вопрос.
Несколько лет он писал воспоминания о прошлом, о жизни, которую прожил. Это не мемуары, назвал свои записки писатель ­ «Дневник памяти». Будем читать его с вами не весь ­ фрагментами, выбранными для 85­летнего юбилея не случайно. Итак…

* * *

«В тот день в школе намечался выпускной вечер. Я собирался погладить брюки и ходил по двору, размахивая тяжелым чугунным утюгом, чтобы раздуть тлевшие в нем угли. Существовал в то время такой прибор. И тут появился Борис Мирошниченко, мой друг и одноклассник.
­ Ты радио слушал? ­ спросил он. ­ Говорят, что на нас напали немцы...
Борис смотрел то на меня, то на утюг в моей руке, будто хотел что­то еще сказать, а утюг ему мешал.
В слова Бориса и верилось, и не верилось. Я торопливо догладил штаны, и мы отправились к поселковому клубу. Там во дворе было все для молодежи: спортивная и танцевальная площадки, волейбольная сетка, трибуна для особых торжеств.
У нас шел восьмой час вечера, значит, в Москве первый час дня 22 июня 1941 года. Провести митинг никто не догадался. Впрочем, и некому было. Воскресенье. Поселковое начальство или трудилось на покосах, или рыбачило. Но народ не расходился. Наоборот, по одному, по двое все еще тянулись сюда и пожилые, и молодые. И тут на столбе у танцплощадки ржаво заскрипел, ожил динамик. Наверно, включил его киномеханик. Сквозь треск и помехи прорвался какой­то марш. А когда он стих, мы услышала слова, запавшие в память на всю жизнь: «Сегодня в четыре часа утра... без объявления войны…»
...На выпускной вечер, который все­таки состоялся, мне и троим моим друзьям принесли из военкомата повестки».

* * *

В его дневнике обозначена дата «5 января 1943 года».

* * *

«Наша маршевая рота выезжала на фронт из города Свободного 5 января, как раз в день моего рождения. Ехали медленно. Дорога еще жила Сталинградом. Туда, задерживая нас, грохотали поезда с боевой техникой. Оттуда ­ санитарные поезда. Тогда я еще не знал, что сам на таком поезде, после тяжелого ранения в Польше, буду ехать сначала в Гомель, а потом в эвакогоспиталь в Барнаул. И будут у меня, отвыкшего от такой роскоши на фронте, и простыни, и подушка, и одеяло...»
Все это напомнил мне дневник. А вот самое его начало:
«Февраль. В первых числах прибыли в город Вольск на Волге. На вокзале вечером меня и нескольких ребят из нашей маршевой роты приняли представители роты связи 193­й стрелковой дивизии. Ехали до расположения части в фургончике радиостанции. Вел машину шофер Володя, которому я потом на фронте подарил свою «пушку» ­ трофейный револьвер, наверное, дуэльный, величиной чуть поменьше маузера. К его барабану подходили патроны только винтовочного калибра. А где их найдешь? Мне его за ненадобностью, с пятью патронами, отдал кто­то из телефонистов нашей роты.
Утром принявший, наверное, порции две «фронтовых», командир радиовзвода, молодой розовощекий лейтенант, подозвал меня и объявил: «Сержант, с этого дня, с этого часу вы поступаете в мое полное распоряжение». Но офицеры жили по частным квартирам, а командовали нами, обучали в основном сержанты. У многих ребят ордена и медали. Дивизия недавно вышла из­под Сталинграда и сейчас доукомплектовывалась, готовясь к новым боям.
Позже в формуляре дивизии я вычитал: «Основная масса пополнения получена из войск ДВФ» ­ нашего Дальневосточного фронта, значит, это и о нас».

* * *

В архиве писателя Наволочкина хранится такой документ военной поры.
«Вот в скромненьком синем конверте интересное письмо от командира нашей 193­й Днепровской, ордена Суворова дивизии А.Г. Фроленкова. Командующий 65­й армией П.И. Батов в книге «В походах и боях» сказал о нем: «Жизнерадостный, неистощимый на военную выдумку генерал». А рядом особенно дорогая для меня фотография. На ней я, когда­то всего лишь старший сержант, беседую с генералом армии, дважды Героем Советского Союза Павлом Ивановичем Батовым.
Смотрю я на этот снимок и думаю, сколько перед его глазами прошло таких сержантов, рядовых, офицеров. Но он нашел время со мной побеседовать.
П.И. Батова на фронте я увидел впервые весной 1943 года. Тогда меня и радиста Леньку неожиданно вызвали из полка в роту связи. До деревни, где находился командный пункт дивизии и располагалась наша рота, мы дошагали быстро. Здесь первым нас встретил радист Иван Колотуша. Разулыбавшись, он воскликнул:
­ А дырочки приготовили?
­ Какие еще дырочки?
­ А куда награды будете вешать?
Ничего не понимая, мы переглянулись, а Иван заторопился:
­ Ладно, мне некогда. Наш взвод вон в той хате.
И зашагал по своим делам.
­ Разыгрывает, ­ решил Ленька. Но в радиовзводе нас сразу стали поздравлять ребята.
Оказалось, что скоро сюда, на командный пункт дивизии, прибудет командующий нашей 65­й армией и будет вручать награды. А награждены мы за бой в курском селе Кочетовке.
На фронте я тогда находился всего около месяца. Образовывался Курский выступ, Курская дуга. Дивизия наступала по бездорожью. Артиллерия, боеприпасы, продовольствие отстали. Мы, радисты, прибывшие с пополнением, по пути изучали новую для нас рацию. День ото дня сопротивление врага росло. И, как говорится в формуляре дивизии: «8.03.43 г. С утра пр­к превосходящими силами, при поддержке авиации (27 самолетов), 30 танков перешел в контрнаступление. Части, не выдержав ударов, оставили населенные пункты: Крюки, Кочетовка, Виженка...» Два из этих тридцати танков ворвались в Кочетовку.
А еще через день под утро участилась стрельба, и Бахарев попросил к рации командира полка. Ленька побежал за майором, но тут же скатился в погребок и воскликнул:
­ Немцы! Наши отходят!
Подхватив радиостанцию, мы выскочили на дорогу. Слева, в конце улицы, тарахтел танк, а за ним виднелась цепочка солдат. «Фрицы!» ­ догадался я. С другой стороны мы разглядели наших и кинулись к ним. Увидев майора, я доложил, что его вызывает штаб.
­ Разворачивайте рацию в этом доме, ­ приказал он. ­ Я сейчас. ­ И уже обращаясь к офицерам: ­ Неужели ни у кого нет пары гранат?
Едва успел я развернуть рацию, как дом тряхнуло. Часть потолка с треском поползла, но ее задержала труба русской печки, а дивизия продолжала требовать командира. Товарищ мой побежал за ним, распахнул дверь и тут же ее захлопнул.
­ Танки во дворе! ­ выдохнул он, но я и сам уже догадался об этом, услышав тарахтение моторов за стеной. А в наушниках все требовали и требовали командира.
Пришлось ответить, что с нами никого нет, а во дворе чужие «коробки». Так мы условно называли танки.
­ А где эти «коробки»?
­ У нашего дома... Он крайний на улице, ­ пробормотал я, и тут же вспомнил про карту, что была у нас.
Возле квадратика на ней, обозначавшего конец улицы и наш дом, стояла заглавная буква «К» ­ первая в названии деревни.
­ У буквы «К», ­ уточнил я. ­ «Коробки» у буквы «К».
­ Вас поняли, ­ спустя минуту ответили мне. И чей­то новый голос совсем не по­уставному добавил: ­ Сынки, вы меня слышите? Укройтесь! Сейчас дадим «огонька».
Мы лежали, направив карабины в сторону двери. Во дворе слышался лязг гусениц, голоса. Немцы могли заглянуть сюда в любую минуту.
А время словно остановилось, каждая минута тянулась как час. «Скорей! Ну скорей!» ­ мысленно торопил я артиллеристов. И тут земля вздрогнула, раздались разрывы снарядов. Крыша над нашими головами вспыхнула. Избу стало затягивать дымом. Мы подкрались к выбитому взрывом окну. Неподалеку языки пламени лизали вражеский танк. Вокруг него суетились немцы, помогая кому­то выбраться из его чрева.
...Невысокого роста, сухощавый, генерал Батов шагал вдоль строя в сопровождении других офицеров и вручал награды. Остановился возле меня. Кто­то зачитал указ о награждении, где говорилось, что мы вызвали огонь на себя, в результате чего был уничтожен фашистский танк.
­ Расстегни полушубок, ­ шепнули мне.
Я расстегнул, и командующий стал прокалывать мне гимнастерку, чтобы привинтить орден Красной Звезды. Случайно он кольнул мне грудь. Видно, почувствовав это, хотя я и постарался не показать виду, виновато улыбнулся: ничего, мол, потерпи, солдат. Мой радист Леня получил медаль «За отвагу».
В 1967 году Павел Иванович Батов приезжал в Хабаровск на Международную конференцию сторонников мира. В президиуме рядом с ним сидел писатель Н.М. Рогаль. Он и сказал генералу, что в этом зале сидит солдат, которому Батов на фронте вручал награду. Павел Иванович заинтересовался, и на следующий день мы с ним долго беседовали. Он отлично помнил многих офицеров нашей дивизии, рассказал, что в городе Львове воздвигнут памятник нашим воинам, форсировавшим Днепр.
Мы обменялись с ним книгами. Я подарил свою повесть «Шли радисты» ­ о фронтовом радиовзводе, а он ­ книгу мемуаров «В походах и боях» с дарственной надписью».

* * *

Он вернется домой не в победном сорок пятом, а весной 1947 года.
В этом же году он станет студентом истфака Хабаровского пединститута. После окончания учебы его направят не в школу, а в «Дальгиз» ­ Дальневосточное книжное издательство. Здесь он стал редактором. Из дневника: «Несколько лет я работал в издательстве редактором, затем ­ главным редактором. С удовольствием готовил к печати книги прозаиков, поэтов, краеведов, особенно ­ историков. Оказалось, что не зря все­таки окончил исторический факультет».
Потом он окажется в журнале «Дальний Восток», десять лет будет возглавлять его работу как главный редактор. Все время не переставал писать стихи и прозу ­ книги Наволочкина выходили часто и становились событиями. Здесь, в журнале, в писательской организации, которая располагалась на том же этаже в старом доме на улице Комсомольской, 80, он познакомится и подружится со многими коллегами­писателями. В своем дневнике Дмитрий Николаевич тепло вспоминает о Василии Ефименко, Дмитрии Нагишкине, Николае Рогале, Сергее Тельканове, Николае Задорнове, других.
Последние страницы дневника Николая Дмитриевича Наволочкина посвящены родословным изысканием. Оказывается, самого писателя назвали в честь одного из его дедушек, Николая Лукьяновича, отца матери писателя. Он попытался проникнуть в глубину XIX века и дальше, «вырастить хотя бы хилое генеалогическое дерево», но этого сделать пока не удалось. Но есть подробное описание жизни и судеб двух ветвей, из которых возник род Наволочкиных.
Вершина и гордость его ­ Николай Дмитриевич, нынешний юбиляр, поэт, писатель, почетный гражданин Хабаровска, его достояние и гордость.

Подготовил Александр ЧЕРНЯВСКИЙ.