На Крайнем Севере я пролетал половину своей трудовой биографии. По натуре я принадлежал к тому большинству молодых летчиков, которые относились к полетам с таким нетерпением и с такой страстью, что дай им право взлететь на каком-нибудь старом корыте - не задумываясь взлетели бы. Нам казалось, что, взлетев, мы освобождаемся от бытовой суеты, от докучливого начальства, от всяких долгов и всяких мелких обязанностей. Не без участия этой страстной горячки я дважды падал с облаков на дикие безлюдные горы. Во всяком случае, первый раз упал, свалившись на одно крыло, по собственной вине.

В предполетной подготовке я обратил внимание на неустойчивую работу двигателя. Но отказаться от полета?! Да такого и в мыслях не было. Ведь я только что начал летать командиром самолета, и, конечно, меня могут посчитать робким перестраховщиком. Нет! Конечно, полетим, а там в полете разберемся, что к чему. И, резво крутанув хвостом самолета, я вдохновенно взлетел.

Но полет мой продолжался недолго. На маршруте двигатель самолета начал отказывать тихо, без тряски и выхлопов. Так без стона и шума умирает любимая собака. Я думал, что на самолете с отказавшим двигателем я буду парить сколько угодно, во всяком случае, во сне я много и часто летал вообще на одном своем желании, но неожиданно самолет без тяги двигателя стал падать круто, как утюг.

Высокая комиссия по расследованию летного происшествия, учитывая молодость, ненавязчиво предлагала мне взять вину на себя, это бы избавляло и отцов-командиров, и инженерный состав от личной ответственности.

- Ты же молодой командир, видимо, по ошибке сам выключил двигатель в полете, испугался, - гипнотизировала меня комиссия своим лукавым добродушием, во власти которой было либо казнить меня, отстранив от полетов, либо помиловать, признав мои действия грамотными и единственно верными.

- Чего бы я в полете испугался? - не соглашался я. - Нет двигателя? Ну и что! Были бы крылья и сего довольно. Вы же сами видели, - поучал я комиссию, - что левая стойка шасси лежит первая и далеко от упавшего самолета.

- И что означает сие?

- Еще в падении я принял решение садиться с креном на одну стойку шасси. Если сяду без крена сразу на обе стойки, то лыжи, наткнувшись на препятствие под снегом, сломаются обе сразу, и самолет через двигатель перевернется на спину и раздавит стеклянный фонарь пилотской кабины. Если садится с правым креном, то командир с левого кресла падает на второго пилота. Я в такие игры не играю и потому сел с левым креном. Если бы я струсил или растерялся, мне было бы не до второго пилота, но ведь я ему перед самым ударом о землю дал команду: поднять ноги на приборную доску!

- А это зачем?

- А это затем, что при ударе двигателя о препятствие приборная доска может нам обоим отрубить ноги.

- Откуда у тебя эти познания? - удивился командир летного отряда. - Ведь об этом ничего не сказано в руководстве.

- Когда Ньютона спросили, как он вычислил закон всемирного тяготения, Ньютон ответил: «Я думал об этом...».

Так начиналась моя репутация беспечного и удачливого летчика, который может летать без двигателя и не боится верховной летной «инквизиции». Но в данном случае нам к тому же крупно повезло. Падая с небольшим креном, левая лыжа под глубоким снегом случайно ударилась о поваленное полусгнившее бревно, и на отбитой стойке и упавшем левом крыле наш самолет резко занесло по левому кругу и, потеряв инерцию, он замер.

Второй раз я падал с отказавшим двигателем уже не как наивный ангел со скорлупой на голове. Меня по ошибке поставили в рейс на самолете, который стоял у авиатехников на профилактике с незаконченными работами. А задание у меня было веселое: к нам в Охотск прилетела бригада московских артистов. Утром они пришли на вылет с барабанами и кларнетами, забили салон музыкой, все были под хмельком, кое-кто с яркими синяками. Вот уж воистину, кто бесы и бродяги, но концерт в Охотске они выдали шикарный. Теперь я их должен был возить по поселкам побережья.

Итак, с шумной компанией взлетаю. Теперь напомню, что руководство по летной эксплуатации самолета Ан-2 в разделе «Летные происшествия» наставляет летчика, что если на взлете происходит отказ двигателя, то летчику, цитирую: «разрешается отворачивать от препятствий». Мы долго потешались над подобным разрешением, что-де разрешите мне отвернуть от бетонного столба или лучше вмазаться в него лобовым ударом. Хотя все верно, казуистика данного положения содержит именно то, что содержит - только отвороты влево, вправо от лобового удара, ибо если у тебя высота менее ста метров, то всякий и любой другой маневр, кроме мелкого отворота, невозможен и губителен.

У меня на взлете с артистами самолет весело набрал шестьдесят метров, и на этой высоте резко отказал двигатель. И вопреки всем приказам и наставлениям успел, еще не потеряв инерцию тяги двигателя (счет шел на раз, два, три - не больше), уронить самолет в глубокий левый крен и у самой земли все же выровнять его. Боялся, что не хватит скорости на маневр, и, неожиданно даже для себя, сел с обратным курсом на грунтовую полосу безопасности, которая имеется всегда рядом с посадочной полосой на солидном аэродроме.

В подобных случаях полагается что? Снова комиссия, но и без комиссии очевидно, где беспечность, а где подвиг.

Лично мне полагалось: первое - благодарность от авиаконструктора Олега Антонова, ведь это его самолет имеет такие резервы по маневру. От министра гражданской авиации - золотые именные часы, благодарность в министерской папке и приглашение в школу высшей летной подготовки на переучивание в большую авиацию. От командира летного отряда мне полагалось получить выговор за нарушение приказов и наставлений.

Но поскольку у меня до этого было уже столько всяких летных происшествий, то этот «подвиг» сочли за очередную мою выходку, и только командир звена коротко пожал мне руку и сказал: «Молодец!».

Теперь обратите внимание на нравы и обычаи в нашей северной авиации тех лет. Никаких министров и тем более конструкторов, никаких золотых часов и большой авиации у меня в мыслях не было, тем более, что из диспетчерской выскакивает руководитель полета и говорит мне: «Мы тебе этот самолет дали по ошибке, бери вот этот крайний и вези этих бродяг куда хочешь, а то из столовой уже на них жаловались».

Я собрал, кого успел, кто был уже пьяный, кто уже и с авиацией завязал, и увез эти жидкие остатки бригады из Москонцерта на берег моря для жителей, жаждущих зрелищ.

Вечером, прилетев домой, я заметил, что уже никто и не помнит, что утром я, как Бог, совершил невозможное. Не помните, подумал я, вот и хорошо. Значит, не будет ни комиссии, ни выговора. По этому поводу мы с моим другом и вторым пилотом Генкой Усовым пошли домой и крепко выпили.

Владимир ДРЕМОВ.