Один из самых читаемых писателей-дальневосточников Николай Дмитриевич Наволочкин отмечает свое 80-летие. Он родился 5 января 1923 года в рабочем поселке Николаевка. Здесь смеялось и плакало его детство, мужала юность, отсюда уходил он на войну. Перу этого писателя принадлежат самые известные наши книги - «Амурские версты», «По особым поручениям», «Шли радисты», «Жди ракету». Школьники до сих пор читают его книги про кота Егора, Бор-Боса, детские стихи, рассказы, повести.

С писателем встретились незадолго до юбилея, в его рабочем кабинете. Я попросил его достать из стола папку, о которой только слышал, полистать ее вместе. Он согласился, папка была извлечена из шкатулки стола, на ней было написано «Из дневника памяти». Это еще не готовые мемуары, скорее, заготовки к ним, заметки о разного рода событиях, фактах и т.д. Папка эта собиралась много лет, и предлагаемые ниже сюжеты почерпнуты из нее.

- Начнем с детства, ведь все у человека начинается с него, не так ли?

- Есть в этой папке и такой, детский затес памяти. В школу я пошел в 30-м году. Уже давно прекратила свое существование Дальневосточная республика, но мы учились по учебникам этого странного государства. Вместо букваря у нас была «Первинка», вместо арифметики - «Счет и труд», потом пошло «Письмо и труд». В главном нашем учебнике «Школа и труд» была помещена фотография деревянных домов города Читы, бывшей столицы ДВР, с такой надписью: «Наша столица». Хотя ею тогда был Хабаровск. А в классе над картой Российской империи (другой просто не было) висел портрет Л.Д. Троцкого. Наши учителя просто не знали, что его надо было снять еще год назад.

Вот еще одно воспоминание. Лето, жарко, я собирался на выпускной вечер, разжег утюг, чтобы погладить брюки. И вдруг заходит мой одноклассник Боря Мирошниченко и кричит мне:

- Ты радио слушал? Говорят, на нас напали немцы.

Быстро догладил брюки, и мы направились к поселковому клубу, возле него располагалась всегда людная спортплощадка. Народ здесь уже собирался, друг другу что-то рассказывали. Было тревожно. Вечерело, но никакого митинга - воскресенье, начальство отсутствует. И часов в восемь вечера на столбе захрипел динамик, прорвался какой-то марш, и мы услышали: сегодня в четыре часа утра... Выпускной вечер все же состоялся. Мне и четырем моим друзьям туда и принесли из военкомата повестки. «На войну, на войну», - зашептались наши девушки.

- Нет, пока еще училище, а выезжать в военкомат завтра, - сказал нам лейтенант. - Для вас это последний мирный день.

Потом была война, которую Наволочкин закончил старшим сержантом, прослужив в армии почти шесть лет. Об этом позже он расскажет в своих книгах «Шли радисты» и «Жди ракету».

- Свой первый бой помните?

- А вот мы сейчас поищем одну фотографию, - перебирает бумажки хозяин кабинета. - Она связана с тем первым нашим боем напрямую... Весной сорок третьего я оказался на Курской дуге, начинались жестокие бои, дивизия наступала по бездорожью. Как-то меня и радиста Леньку направили с рацией в один из наших полков наладить связь. Сельцо называлось Кочетовка, добрались сюда мы в сумерках, встреченный на улице солдат указал нам штаб полка - это был полуразрушенный дом.

- Вчера там печку растопили, дымок пошел, немцы его и накрыли, - добавил солдат.

Удивительные бывают случаи. Уже после войны, много лет спустя, я познакомился в Хабаровске с В.М. Книжником. Оказалось, что мы служили в одном полку. Часто об этом вспоминали, как-то я рассказал ему о том, как искал штаб, встретил солдата, спросил его... Тут Василий Михайлович схватил меня за руку: «Стой! Хочешь, я скажу, что он ответил?» Оказалось, что это мы тогда встретились на улице Кочетовки.

А вот что было дальше. Вдвоем с Ленькой мы оказались на краю Кочетовки. Только успели развернуть в избе радиостанцию, как во дворе оказались два немецких танка. А по рации требуют: доложите обстановку. Доложили. Командир на том конце связи говорит: как-нибудь укройтесь там, сынки, мы сейчас их долбанем. Ну и долбанули по танкам, подбили один. Вышло так, что мы вызвали огонь на себя и остались живы. Потом отличившихся в тех боях награждали. Вдоль строя шел сухощавый генерал Батов. Остановился он возле меня, кто-то зачитал указ. Я расстегнул полушубок, командующий проколол гимнастерку, чтобы привинтить орден Красной Звезды. Мой радист Ленька получил тогда медаль «За отвагу».

А вот и фотография. Видите, на ней дважды Герой Советского Союза генерал армии Павел Иванович Батов и я, бывший его сержант. Сделана она в 1967 году, когда Батов приезжал в Хабаровск - на какую-то конференцию. Ему обо мне рассказали, после мы встретились, долго беседовали, подарили друг другу свои книги. Я ему повесть «Шли радисты», а он мне - книгу своих мемуаров «В походах и боях» с дарственной надписью. Кто-то из тассовцев нас тогда сфотографировал...

Человеку, прошедшему войну, забыть ее невозможно. И в этой старой папке преобладают записи о тех огненных и кровавых днях. О том, что было с их автором, с его друзьями-соратниками. Но не только.

Николай Дмитриевич протягивает мне исписанные листки: посмотрите их... «За почти шесть лет срочной службы в армии самое высокое звание, которого я был удостоен, - старший сержант. И, наверное, не мне судить, где кроются причины многих случаев дезертирства, побега из части с оружием (оно что ли у нас совсем не охраняется?). Откуда появляются не уважающие ни себя, ни армию недалекие умом, туповатые, словно они прибыли из первобытного общества, «деды»?.. Что касается неуставных отношений, то я не помню ни одного случая, чтобы ребята - сталинградцы, орденоносцы - в роте связи, к которым мы попали, прибыв с Дальнего Востока, чем-то нас принижали, оскорбляли. У них за плечами были тяжелейшие бои, а чем знамениты нынешние «старики» - гроза молодых? Тем, что выворачивают у них из кармана сторублевку, присланную из дома.

Говорят, что на них опираются для поддержания дисциплины командиры взводов и рот. Грош цена таким командирам!»

После войны Наволочкин учился в Хабаровском пединституте на истфаке. Стихи он начал писать в детстве, продолжал это делать на войне, после, да и всю оставшуюся жизнь. Он и прозаик, и поэт, после учебы его взяли на работу в книжное издательство, позже перешел в журнал «Дальний Восток», откуда ушел на пенсию из кресла главного редактора. И в журнале, в писательской организации фронтовиков было немало. В дневнике памяти Наволочкина он их вспоминает тепло и сердечно - Тельканова, Ефименко, Нагишкина.

«Я не знаю другого российского писателя, о котором бы так часто писала японская пресса, как о Василии Михайловиче Ефименко. Да и он большую часть своих произведений посвятил Японии... Он был располагающим к себе, веселым человеком. Каждое утро приносил в редакцию (журнала «Дальний Восток». - А.Ч.) новый анекдот. Подозреваю, что многие из них он сам и сочинял, жаль, что их никто тогда не записывал. Сейчас можно было бы выпустить книжку «Анекдоты от Ефименко», как это сделал Ю. Никулин.

Как-то в один из предновогодних дней на одной из дверей редакции Василий Михайлович приколол табличку: «Кабинет для выяснения, кто кого гениальнее». И хотя это была шутка, надо признаться, что и сегодня наши писатели любят поговорить на эту тему».

Так же тепло пишет Николай Дмитриевич и о других коллегах-писателях. Вспоминая Д. Нагишкина, он говорит так: «Главным своим произведением он считал роман «Сердце Бонивура», только на русском языке он переиздавался около тридцати раз. И все же настоящую славу Дмитрию Дмитриевичу принесли «Амурские сказки» в оформлении народного художника России Г. Павлишина... Думаю, книги из прошлого понадобятся читателям те, в которых автор выступал как историк-исследователь и как прозаик. Что же касается произведений о гражданской войне, когда погибло так много достойнейших людей и в красном, и в белом стане, хотелось бы, чтобы остались те книги, создавая которые писатель помнил, что и у белых, и у красных была своя правда, это один народ, разделенный на время роковым рубежом. Но от тех же «белых» нам осталась великая культура, лучшая в мире литература, многие традиции, любовь к Отечеству. А идея социализма... она ведь еще тянется от Иисуса Христа, у нас это был колоссальный, правда, неудачный, эксперимент. Советская власть в разных местах была разной и зависела от тех, кто ее олицетворял, от их действий, поступков. Так вообще часто бывает».

Перебираем листки из папки дальше. Николай Дмитриевич извлекает небольшой клочок бумаги, в нем всего несколько торопливо записанных строчек. 91-й год, он добрался до родной Николаевки, погостил у родственников, а потом пошел на платформу, чтобы вернуться в город. Сидел, ждал поезда. А его нет и нет.

- Сижу и думу думаю. Кругом ведь неразбериха, отчаяние, разруха и нет никакой уверенности, что придет даже пригородный поезд. Это было совсем недавно. Грустно...

Николай Дмитриевич извлекает из папки очередной листок, в нем фрагмент записи небольшого воспоминания его отца. Это было, очевидно, после того, как сын вернулся с войны.

- Отец рассказывал: стали вдруг ходить по домам бывших партизан из отряда Шевчука, расспрашивать и допрашивать. Как, мол, ты посмел оставить в лесу базу, зачем? Тучи уже сгущались, кольцо сжималось, наступали репрессии. Мама тоже припомнила: берегли мы для тебя мелкашку, охотиться, помнишь, была у нас такая укороченная винтовка «монтекристо». Конечно, я ее помнил, удобное оружие. Мама вздохнула - отобрали и ее...

Мы закрыли папку, оставив ее на столе, зеленое сукно которого давно привлекало мое внимание. Стол был очень старый, резной, большой, двухтумбовый, я насчитал в нем семь выдвижных ящиков. Откуда стол, спросил у Николая Дмитриевича.

- Тут своя история. В этой квартире до меня жил писатель Николай Шундик. Но в середине пятидесятых он переезжал в Москву и стол этот оставил, зная, что жить здесь буду я. Шундик говорил мне, что купил его давно, далеко не новым, еще на нижнем рынке. Стол оказался не только удобным, но и весьма объемным. Кроме шкатулок в нем есть тайники. Однажды, передвигая на другое место, пришлось его слегка разобрать. В одном из тайников мы обнаружили закупоренную бутылку «мадам Клико». Вот какие чудеса бывают в писательских квартирах!

Александр ЧЕРНЯВСКИЙ.