Яблоки для Мосина

Для этой встречи мы выбрали с Мосиным будний день, даже его начало, когда в театре обычно бывает не людно. Не все получилось так, как задумывали. Едва прошлись по этажам и только нашли тихое укромное место для беседы, театр начал оживать: артисты тянулись на репетицию, администраторы наводили порядок в фойе после вчерашнего спектакля. Да и сцена скоро отозвалась звуками музыки.

Эдуард Сергеевич махнул рукой и посоветовал мне не обращать внимания. И поинтересовался, почему именно он выбран на роль «свадебного генерала» в Международный день театра. Я попытался объяснить, но артист легко согласился: чего уж там, Мосин так Мосин...

Выбор «свадебного генерала», конечно, не был случайным. Именно этот артист каким-то образом олицетворяет сегодня родной ему театр драмы и послушать его накануне актерского праздника было бы небезынтересно. Он вступил на эту сцену в двадцать один год, в 1960 году, и никогда с нее не уходил. На мой вопрос, где учился профессии, гордо подчеркнул: я - студиец. После школы Мосин приехал во Владивосток, где при местном театре драмы набирали студийцев. Это испытанная и проверенная русским театром форма подготовки актеров. Тебя берут в театр, прямо на сцене учат практике, теории наглядно и очень убедительно, дают роли, возят на гастроли и т.д. После трех лет такой школы Мосин и вернулся в родной Хабаровск, где он родился, вырос, увлекся театром.

В Хабаровской драме Эдуард Сергеевич служит более сорока лет, больше его - только артист Ю. Машков. За спиной Мосина - история. Он, предугадав мой очередной вопрос, показал на стены, где развешаны фотографии нынешних актеров.

- Когда поднимаю голову вверх, гляжу на наших ребят, мне видятся еще очень многие, другие лица, лица уже ушедших артистов. И даже голоса их мне слышатся. Многие уходили из жизни, прощаясь со своим зрителем в этом фойе с колоннами, собирая их на свой последний печальный бенефис. Так было с Еленой Николаевной Паевской, Мирославом Матвеевичем Кацелем, с обоими меня связывали особые отношения, у них я учился многому.

- Вы нередко играли с ними в спектаклях. Что это вам давало?

- И сегодня дает. Знаете, когда готовлю новую роль как актер или ставлю спектакль как режиссер, они мне снятся. Приходят и разговаривают со мной: и Елена Николаевна, и незабвенный Славушка (Кацель. - А.Г.), и Витя Михайлов, и Кондратьев, Шаврин. С Кацелем мы много разговаривали, звонили ночами друг другу по телефону. Когда он тяжело болел и умирал, я ему говорил: зачем ты умираешь, я же один останусь, мне не с кем будет поговорить. Славушка со смехом отвечал: это будет тебе наказание такое. Кацель был последним рыцарем нашего театра. О чем бы ни заходила речь, он всегда переводил разговор на театр.

Когда мы с ним репетировали свои роли, в зале собирались артисты посмотреть нас и послушать. О, будет концерт, говорили они. У нас было своеобразное состязание: кто кого переиграет в своих ролях. Мне бы тут Мосина победить, говорил он, а я - соответственно. Очень трудно давался и нам, и режиссеру Матвееву спектакль о Сталине («Я, бедный Сосо Джугашвили»). Кацель в нем - Сталин, я - Берия, их взаимоотношения, мотивация поступков - как это все передать, зная, кем они были в нашей истории?

Учим, вчитываемся в текст, в каждую фразу, а текст не идет, он ломается, сопротивляется. Просим режиссера дать две свободные недели - будем, мол, думать, искать. Сидим однажды в курилке, смотрим друг на друга. У меня там есть в тексте такая значимая фраза: «Я - Берия!» Произношу ее раз, другой. И тут доходит, что это не просто фамилия, а символ. Чего? Нравственной болезни этих двоих. Они одинаковы в своем зле. И Берия у меня начал вырастать до зловещей фигуры Ирода, которого мне было даже жалко.

Совсем иные уроки получал я от Паевской. Играть с ней было всегда очень интересно, Елена Николаевна вообще была актрисой, человеком привлекательным. Первая наша совместная работа с ней - в спектакле «Поговорим о странностях любви». Играю этакого постаревшего, обтертого жизнью любовника, хотя самому до такого возраста еще далеко. Как все это передать? Елена Николаевна терпеливо помогала мне, держа продолжительные паузы. А молчать на сцене надо уметь, это величайшее искусство. Она это здорово умела, и мне эти паузы позволяли родить именно то, что в данный момент необходимо. Спектаклей десять она так вела меня, а потом сказала: «Эдик, сокращай паузы...»

Два года мы репетировали с ней спектакль «Наедине со всеми». А на сцену нас не выпускают, не нужен, мол, он никому. Телережиссер Лидия Яковлевна Славутская рискнула и показала его на телевидении. Власти это увидели: а почему спектакля нет на сцене? Нам быстро соорудили декорации, пошили костюмы, и мы начали его играть в театре. Вы тогда еще написали в газетной рецензии, что неинтересен спектакль. Ну да какая теперь разница...

- Но вы-то это помните?

- Конечно. И про «Темную историю» помню.

- В этой роли, мне кажется, вы нащупали какое-то зернышко, что-то свое, что откликнулось в персонаже, и зритель вас принял.

- Герой там такой, неоднозначный какой-то. Случайно попадает вечером к двум замученным жизнью женщинам. Начинает общаться, и вдруг с ним что-то происходит. Ну, заблудился человек, не туда зашел - извинись да уйди. Не пара он им, сытый и богатый, а вот уходить не хочет. Ему здесь вдруг стало хорошо, тепло, но его ведь здесь не ждали, а он хочет зацепиться за чужое тепло, отогреть душу, которая в нем еще жива. Вот что интересно играть было мне в этом спектакле, вот что было угадано режиссером Ильиным.

- Ваше увлечение режиссурой случайно или что-то за этим стоит? Может быть, кто-то?

- Конкретно - режиссер Николай Александрович Мокин. По счастливой случайности он работал у нас несколько сезонов и поставил прекрасные спектакли. Ну как забыть его «Утешителя вдов» или «Золотую карету»? Мокин очень своеобразно репетировал, он просто «рисовал» каждому актеру его роль. В «Утешителе» я играл некоего Кувьело - соперника главного героя (Кацель). На одной из репетиций Мокин мне так объясняет моего персонажа. Ты выйдешь на сцену, станешь здесь, покажешь зрителям язык, сдвинешь его влево, нога на ногу крестом, в руках у тебя будет зонт, когда откроешь - он окажется дырявым. Ты будешь стоять и облизывать языком губы... Все. Роль у меня в кармане. Вот Мокин и приобщал меня к режиссуре, он давал ставить пьесы, помогал, учил. Мокин знал все болезни театра и не только ставил диагноз, но мог и «лечить». В наш театр он привнес сценическую культуру, приглашал на роли известных актеров.

Другие режиссеры - Изяслав Борисов, Иосиф Райхельгауз научили меня разбирать пьесы, уметь их читать, выбирать позицию театра: что он желает какой-то пьесой людям сказать. Меня даже совращали, приглашая в штатные режиссеры, но я решил, что есть надо все-таки свой хлеб.

- Четвертый сезон со сцены не сходит ваша «Поминальная молитва». Вы ее поставили и сыграли роль Тевье. Такого успеха у вас, на мой взгляд, еще не было. Что произошло?

- Ничего не произошло, просто все счастливым образом совпало, соединилось. Тевье-молочник написан литературным классиком Шолом-Алейхемом, пьесу сочинял талантливый драматург Григорий Горин. Писал он для конкретного театра - «Ленкома», для его актера Евгения Леонова. В пьесе появляется могучая, много определяющая горинская фраза, когда Тевье о себе говорит: я - русский человек еврейского происхождения, иудейской веры. Когда я читал пьесу - что-то ретивое взыграло во мне, я ведь родился в еврейской семье, воспитывали меня две еврейки - бабушка и мама, все мне там оказалось близким и понятным. Ведь и Шолом-Алейхем, и Горин писали не просто о евреях, а о человеке, его жизни на грешной земле.

- У вас два сына-музыканта, младший, Константин склонен к композиторскому творчеству. В театре есть несколько спектаклей с его музыкой, она любопытна. Он помогал вам музыкально оформлять «Поминальную молитву»?

- Я заказывал ему аранжировки, и, надеюсь, все сложилось у нас органично.

- А старший сын театром не болеет?

- Игорь тоже музыкант, он педагог в институте, декан, преподает фортепиано. А сочиняет в жанре литературном: пишет рассказы, сценарии, публикуется.

- Ваш бенефис втроем придумывали?

- Втроем. Мы уже сложившееся «трио», сейчас работаем над сценарием к 145-летию Хабаровска. Пишут-то ребята, я наговариваю, развиваю темы, писатель я - никакой. Признаюсь, на своего Тевье я иду работать с огромным удовольствием.

- А правда, что зрители встречают вас у входа?

- Встречают. Могут цветы подарить или огромное яблоко... А почему они ходят на «Поминалку» не по одному разу? Ответ давно известен: зрители ходят на хорошее исполнение хороших пьес.

Мы с вами как-то увлеклись прошлым театра, что в праздничные дни делать не противопоказано. Но я хотел бы сказать и о том, что и сегодня наш театр творчески здоров и надежен, способен творить. Ему не хватает крепкого художественного руководства, умной режиссуры. А сегодня это вообще дефицит, мало кто хочет брать на себя труппу и вести ее к успеху. Недавний приход к нам режиссера Ильина убеждает: заработали по-настоящему - вернулся зритель.

- Сорок с лишним лет вы прожили в этом театре. Скажите, что с вами произошло, какое жизненное качество приобрели здесь или, может быть, потеряли?

- Ничего не потерял, а приобрел многое. К примеру - сценическую мудрость. Долгое общение с актерами - коллегами, режиссерами, - это само собой, но ведь каждый образ, сыгранный на сцене, тебя чему-то учит, что-то тебе открывает. И все это впитывает душа, по крупинкам, по зернышку наполняет ее. Становишься богаче, мудрее.

Еще в театре я научился искусству молчания. Бывают такие периоды, когда ты в спектаклях не занят, режиссурой не обременен и вдруг ощущаешь это благо - момент молчания. Погружаешься в себя, ворошишь то, что в тебе сидит, осмысливаешь и что-то новое начинаешь понимать в самом себе. Я не говорю о таком моменте молчания, когда у артиста нет ролей или он от них отказывается - это опасно для профессии. Тут не молчать надо, а шуметь, стучать кулаком по столу: дайте работу!

- А вы от ролей когда-либо отказывались?

- Да вот совсем недавно пришлось писать «отказную» бумагу. Почему это сделал? Была предложена роль типа «кушать подано». Я, конечно, и «табуретку» могу сыграть, но это не моя обязанность в театре, я хочу собрать на сцене, образно говоря, «комод», я это умею, это мое дело.

- Как вы запоминаете тексты ролей? Учите дословно? Ведь на сцене давно нет будки суфлера...

- Тексты читаю дома, ничего дословно не запоминаю, выходя на сцену, не знаю, как выскочит из меня та или иная фраза. А суфлеры... Их давным-давно нет в нашем театре. Да, была когда-то будка, но обычно в ней сидели дежурные электрики на всякий случай, выпивали, шумели, мешали актерам. Однажды известный артист Егоров играл героя, у которого по действию в руках была бутылка. Когда электрики совсем разошлись, он запустил ее в будку. Стало тихо. На сцене выручает не суфлер, а партнер.

- У вас есть дача, и вы, слышал от ваших соседей, там работаете.

- Я умею только копать - и все. К остальному меня не подпускают - вытопчу все вокруг. Потому часто пребываю на даче в роли еврея из одного анекдота.

- Расскажите...

- Пришли евреи в некое министерство с просьбой: хотим работать в колхозе. В министерстве заволновались: как это, евреи, и вдруг в колхоз захотели. Но ходоки были настойчивы. Уехали в глубинку. Проходит несколько месяцев. Тишина. И вдруг министерство получает телеграмму: устроились хорошо, присылайте колхозников.

Не далеко ли мы с вами ушли от темы театрального праздника? Театр - не только актеры и режиссеры, это еще масса людей разных профессий, работающих в цехах, шьющих костюмы, строящих декорации, ставящих свет, укладывающих прически, работающих со зрителями. Все - театр, он един, и мне хочется всех сегодня обнять и поздравить.

Александр ЧЕРНЯВСКИЙ.