Хабаровские дети войны рассказывают

Хабаровский «Бессмертный полк»

Последними живыми свидетелями называют себя хабаровчане, в детском возрасте пережившие ужасы Великой Отечественной войны. И они уходят. А нам, за текучкой дел, за кажущимися такими важными каждодневными новостями и дебатами политиков, некогда остановиться, чтобы хотя бы поговорить с человеком о пережитом. Давайте все же послушаем - им есть что рассказать.

Баржи на Амуре

Рассказывает хабаровчанка Валентина Георгиевна Тихонова-Савинова:
«В войну я была еще маленькой девочкой, мы жили в Затоне. Мой папа, Тихонов Георгий Васильевич, работал шкипером на барже «Уссури». Он говорил, что это самая большая баржа на Амуре. А меня отец всегда брал на лето с собой на баржу, и я путешествовала с ним по реке. Не изменил он своей привычке и в войну.
Еще я помню пароход «Колумб» - сзади колесо. Баржи собирали в караван, и пароход тянул их по воде. Первой в караване, после парохода, всегда шла наша «Уссури», за ней шли баржи «Зея», «Шилка», «Амгунь», «Бурея».
Это был особый караван - военный. Баржи перевозили в своих трюмах боеприпасы: взрывчатку, бомбы, гранаты. На палубах везли военную технику. Загружали баржи всегда ночью. Варить пищу на них не разрешалось - выдавали сухой паек.
Однажды во время погрузки солдат нечаянно запнулся о трап и упал. Ящик разбился, и содержимое покатилось по палубе. Я хорошо помню, как вздрогнул и побледнел папа - баржа была уже полностью загружена боеприпасами.
Всякое бывало. Помню, мы только что подошли к Николаевску, стояли на рейде. И вдруг летит самолет над нашими баржами. Длинная веревка (я не знаю, как она называется), на конце этой веревки что-то привязано, и по этой цели - с берега стрельба, вроде как учение. А на воде пять барж, под завязку загруженных боеприпасами.
Отец увел меня в каюту. И вижу - искры на носу баржи, около трюма. Сказала отцу. Он тут же вызвал с берега катер. Приехали военные. Осмотрели палубу. Недалеко от трюма лежала пуля - попала в угол крышки трюма и отлетела в сторону. А если бы она попала в трюм?!
Хорошо помню, что тогда сказал офицер с катера: «Кто-то из вас здесь счастливчик! Не только город, но и сопки - всё разнесло бы…»

Как она нашла отца

В 1980-х годах Валентине Гавриловне Лутченко часто приходилось ездить в командировки. В одну из таких поездок она и нашла могилу своего отца, погибшего в бою за освобождение Ленинграда.
«Это был год 40-летия Победы, - вспоминает хабаровчанка. - Мне разрешили на три дня раньше закончить дела, и вместе с женой своего племянника мы начали поиски.
Место захоронения отца было известно из справки о смерти: «… в районе устья реки Черная г. Шлиссельбурга Ленинградской области».
В Горсправке на вокзале пожилая женщина взяла похоронку, посмотрела, закурила, отвернулась и стоит. Я смотрю, ничего не пойму, а она плачет. Уже очередь стала собираться. Я ей говорю, что народ уже возмущается. А она: «Ничего, не каждый день к нам приходят с такими обращениями».
Эта пожилая ленинградка обзвонила все военкоматы, от городского до областного, и выяснила, где может быть похоронен мой отец, Гаврил Касьянович: на военном кладбище г. Кировска (бывший Шлиссельбург), среди захоронений тех, кто погиб 12 января 1943 года.
Приехали, ходим по кладбищу. И другие люди тоже ходят, ищут. Две женщины, и мальчик с ними, спрашивают: «Вы откуда?» - «Из Хабаровска». - «Да вы что! Обратитесь к председателю городского Совета ветеранов».
И вот, казалось бы, так не бывает. Но в жизни бывает всё. Председатель совета ветеранов, женщина, участвовала в том самом бою. Потом, молоденькой девчонкой, вывозила с поля боя погибших. Она и рассказала, что 12 января 1943 года на прорыве блокады Ленинграда погибло 12 тысяч человек. Всех их похоронили «в одной яме». Но ленинградцы чтут память своих освободителей. На месте захоронения выстроен мемориал.
- Наверняка ваш отец там. Но сначала обратитесь в областной военкомат, чтобы выяснить, под какой литерой он значится, ведь пять тысяч захоронены в одной могиле, остальные - в другой, и на самостоятельные поиски может уйти не один день, - посоветовала мне женщина.
В военкомате нам выдали нужные сведения: номер части, номер солдатского медальона, по нему определили литер.
С этим литером мы опять пошли на кладбище. На одной из черных мраморных плиток, 30 на 30 см, я и прочла фамилию своего отца. Оказалось, что из пяти тысяч могил всего 1700 с именами, остальные безымянные…
Вернулась в Хабаровск, пошла на кладбище, рассказала маме, что я нашла отца. Жаль, конечно, что она этого не узнает».

Возраст по восстановлению

Евгения Соломоновна Микшун в Хабаровск приехала в 1953 году по распределению после окончания педучилища, а родилась она в Брянской области, в городе Клинцы. Там и застала ее война.
«Немцы заняли Брянскую область в сентябре 1941-го и были изгнаны 24 сентября 1943 года. Два года мы находились в оккупации: мама, я и братья», - вспоминает Евгения Соломоновна, чей отец пропал без вести в первый год войны, во время эвакуации заводского оборудования.
«Город немцы сразу начали бомбить, и очень сильно. Зарево стояло днем и ночью. Горели разбомбленные дома, горели леса, в которых скрывались партизаны.
Наш деревянный дом на окраине тоже был разбит, от него остался только подвал. Большой, длинный. В нем собирались люди с близлежащих развалин. Дети, взрослые.
Днем нас родители прятали от немцев, потому что они детей отбирали, отправляли в Германию. Окна были все забиты и затянуты, потому что нельзя было, чтобы был виден свет. Да он и не горел, какой-то фитиль иногда поджигали. Поэтому когда мы иногда все же выходили на улицу, очень слепило глаза - от постоянной темноты они плохо адаптировались к дневному свету.
Ночью, когда начинали бомбить, мама нас выводила на улицу. Говорила: «Обвалится подвал, и всех завалит. Стойте около меня и держитесь за меня. Если нас убьет, то всех сразу. Иначе без меня вы потом пропадете, никому не нужны будете». Но мы настолько уже привыкли и к бомбежкам, и к пожарам, что падали рядом с мамой на землю и засыпали.
Голодали мы, конечно, сильно. Варили кисель из темной муки - без сахара, без соли. Без ничего. Вода и мука. Но мы ели, потому что больше нечего было.
По ночам иногда приходили незнакомые люди. Это, оказывается, были партизаны. Бывало, они оставляли нам сухарики, кусочки сахара. Их приберегали для тех, кто болел.
24 сентября 1943 года область наша была освобождена. Абсолютно все было разбито. Ни одного целого дома в Клинцах не осталось. Только стены да разбитые печи. Жили в землянках.
Голодали мы по-прежнему. Были карточки, по которым полагалось по 200-300 грамм хлеба. Но они не отоваривались - нечем было.
Вообще все было ограничено, в том числе дрова. Сколько надо не возьмешь. Угля не было, топили торфом, там же в Белоруссии болота. Помню школу - холодную, полуразбитую. По утрам ее топили, но тепло так быстро выстужалось, что к началу занятий опять стоял холод.
Все документы наши сгорели. И таких, без документов, было много. В 1944 году в Клинцах работала специальная комиссия, и нам, детям, восстанавливали возраст. У меня до сих пор хранится свидетельство о рождении, на котором написано: «По восстановлению».

Праздничный обед

Лидия Федосовна Симакина коренная хабаровчанка. Весной 1941-го их семья переехала в новую квартиру - в бараке на улице Серышева, рядом с водонапорной башней. А летом началась война.
«Когда хабаровчане об этом узнали, день стоял такой солнечный! - вспоминает она.
- Отец ушел на фронт в марте 1942 года. Как и многим другим семьям, чьи отцы были на фронте, нашей семье жилось очень голодно. Летом выручала трава - пробовали всякую, лишь бы кто-нибудь сказал, что она съедобная.
А однажды, к какому-то празднику, то ли к Первомаю, то ли к 7 ноября, объявили, что семьям фронтовиков будут выдавать бесплатные обеды в столовой. Почему-то не было организовано так, чтобы люди сели и поели.
К десяти утра во дворе столовой на улице Серышева народу скопилось человек двести. Сначала давали творог и борщ. В обед объявили, что творог закончился… Потом стали давать суп-лапшу без второго… Часов в восемь вечера объявили, что лапша тоже закончилась, и будут клецки.
Я простояла в очереди весь день, и мне как раз достались «клецки»: в котелке с подсоленной водой плавало два комочка вареного теста. На улице уже было темно. Голова кружилась от голода. Я выловила эти две клецки и съела. Домой принесла воду».

Первые сладости

Валентина Семеновна Рылина родилась, когда война уже шла, в сентябре 1941 года. Их семья жила в Облучье (ЕАО). Отец работал кондуктором грузовых поездов, сопровождал грузы и технику до расположений частей Красной Армии.
«Бывало, придет домой, портянки еще не просохли, а в окно уже стучат: «Батенко, в поездку», - рассказывает Валентина Семеновна.
- Мама тоже устроилась на железную дорогу, заливальщицей буксов. Это очень тяжелая работа. Масленка с мазутом весила больше 12 кг, а маме надо было состав с двух сторон из конца в конец обойти.
Буксы - это связующие звенья-коробки между колесными парами и рамами вагонов, через которые подается смазочный материал. Вот моя мама и заливала эту смазку, в дождь и ветер, в мороз и пургу.
Из документов теперь знаю, что с декабря 1944-го железнодорожники готовились к переброске войск на Восток - ждали войны с Японией. И летом 1945 года с Запада на Восток шло от 20 до 30 поездов ежедневно.
А мне шел четвертый год. Но я помню, как в Облучье перед началом Маньчжурской операции расквартировывали советские части. Как нас, детей, мама отправила ночевать к соседке, а дома на полу спали солдаты.
И у кого-то из них рассыпалась коробочка с мелкими леденцами. Леденцы эти раскатились по щелям и углам, и потом, когда солдаты ушли, мы с сестрой собирали эти сладкие комочки. Так впервые в жизни я попробовала конфеты…»

Поколение испытавших репрессии

Кто такие «дети войны»? Это дети, пережившие трагедию в 1937-39 годах. Это поколение испытавших репрессии. Хабаровчанка Лидия Ивановна Казарина помнит, как арестовали ее отца, хотя ей было всего пять лет.
«Глубокой ночью постучали к нам в дверь, ворвалось несколько человек, и начался обыск. Мы с сестрой спали в своих кроватках, нас буквально вытряхнули, буквально перетрясли наши постели. Обыск длился до утра, перевернули все, но ничего не нашли.
Тем не менее, отца забрали. Мама, убитая горем, беременная, не знала, за что браться. Отца держали в тюрьме почти два года, пытали, унижали, обвиняли в шпионаже в пользу Китая. Из тюрьмы он вышел инвалидом: глухой, т. к. в ухо вбивали гвоздь, с проломленным черепом…
В первый класс я пошла в 1941 году. Шла война, в тылу рабочих рук не хватало, и со второго класса нас возили на уборку сои, потом картошки. Работали с девяти утра до шести вечера. В холод, дождь, снег, без еды - брать с собой было нечего. Голод преследовал повсюду. А мы еще были плохо одеты и обуты. Особенно мерзли ноги.
Холодно было в школе, котельная еле работала - берегли топливо. И дома холодно: мама, оставшись с тремя детьми, работала в две смены, но денег не хватало. Она продала все, что могли купить. Учителям выделяли землю под посадку картошки, но выращенного урожая хватало только до нового года, ведь другой еды практически не было.
Хлеб выдавали по карточкам. На детей - «иждивенцев», по определению советского правительства, было положено 250 грамм. Какой же это был маленький кусочек! Мама делила его на три части, а так хотелось съесть сразу! Чтобы растянуть порцию, мы этот серый, не понять из чего испеченный хлеб не кусали, а сосали.
Обо всех тяготах военного времени в тылу не рассказать. И забыть невозможно. Ранили смерти одноклассниц. Но еще трагичнее было, когда умирали взрослые, а дети оставались. Ведь тогда они были обречены на голодную смерть.
Достоевский утверждал, что люди должны пострадать - страдание очищает человека. Наверное, он прав. Наше поколение настрадалось досыта. Вышли мы закаленные, сильные, но главное - добрые и милосердные. Не хочу никого обидеть, но «дети войны» самодостаточные, целеустремленные люди. Я очень многих своих ровесников знала. Они, как правило, получили высшее образование, честно работали, среди них много врачей, учителей, инженеров, ученых.
То, что мы пережили голод, холод, смерть близких, научило нас ценить жизнь, хорошо работать, добиваться успехов».

Мы вспоминаем детство с нежностью

Нину Павловну Панову знают многие хабаровчане. Несколько лет в Центральном районе Хабаровска просуществовала общественная организация «Дети войны», которой она руководила.
В прошлом году ушла с общественной работы, но по-прежнему активна и неравнодушна к тому, что происходит в ее родном городе.
«В первый класс я пошла 1 сентября 1945 года, в четвертую женскую школу Хабаровска. А два года назад решили устроить встречу одноклассниц. Встреча всколыхнула в душах переживания военных и послевоенных лет, - рассказывает она.
- Мы вспоминали, как было темно в домах - светомаскировка из-за войны с Японией, сирены воют, страшно. Как все время хотелось кушать. Как жевали листики кислицы, вьющейся по заборам, сладкие цветы акации, которая росла вдоль детского парка.
А черемуха! Не одно платье было ею замарано. Ели шишечки ромашки. Пробовали желуди. Жевали гудрон. Стряпали из замороженной картошки «пирожки» и подсушивали их прямо на плите.
Школа - как светлое пятно. И все сразу вспомнили школьные завтраки на перемене: кусочек черного хлеба с повидлом и стакан горячего чая.
Дети Дальнего Востока, хабаровчанки, мы не видели своих родителей - отцы на фронте, матери на работе. У кого-то были бабушки, но и те стояли в очередях за хлебом, уходили в села, чтобы выменять на еду какие-то вещи, собирали с колхозных полей то, что оставалось после уборки урожая, если разрешали.
Черный хлеб, за которым занимали очередь с вечера и боялись потерять карточки, а такое бывало часто, и тогда целая семья голодала месяц. Запах этого хлеба помнится до сих пор!
Хлебный возок только появлялся с Чердымовки по Знаменщикова, а мы уже чувствовали этот родной, умопомрачительный запах. Может, потому, что были вечно голодны? Сейчас вон в городе более 40 сортов хлеба выпекают, а хлебного запаха нет.
Хотя мы и не были в оккупации в годы войны, тягот и на нашу долю выпало. Но сейчас мы вспоминаем детство с нежностью - ведь это было НАШЕ детство».

Мамино завещание

Воспоминания детей войны я собираю уже несколько лет. Часть из них приведена в этой статье. Недавно меня спросили, зачем я этим занимаюсь? Зачем мне это надо - бередить чужие раны, переживать самой? Я не знаю. Возможно, из уважения к людям и их памяти. А возможно из-за того, что моя мама родилась в 1930 году и тоже относится к данной «категории».
Увы, почти ничего о ее военном детстве я не знаю. Впрочем, как и послевоенном. Мама погибла, утонула в Амуре, когда мне шел 15-й год. На дворе стояли советские 1970-е, мама не любила рассказывать о прошлом и отца всегда одергивала.
Уже будучи взрослой, я узнала причину маминого молчания: ее отец, мой дед, Гадюка Егор Семенович расстрелян как китайский шпион осенью 1938 года. В 1957 году его реабилитировали, семье выдали справку, в которой значилось: не виновен. Но не так легко забыть страх.
Единственное, что сохранилось в памяти из маминых слов о войне - это о то, как она закончилась. Деревенские девчонки (маме как раз исполнилось 15) сажали в поле картошку. Видят, скачет всадник по дороге, что-то кричит, испугались. А он, оказывается, кричал: «Победа! Победа! Победа!»
Конечно, будь мама жива теперь, я бы обязательно расспросила ее, записала воспоминания. Все до последнего словечка! Но тогда, в советское время, она, повторюсь, рассказывать о прошлом не любила. Правда, когда смотрела фильмы о женских судьбах, говорила: «Если бы мою жизнь описать, получился бы такой роман, над которым бы вся страна плакала».
К большому сожалению, этой весной, из-за ограничений по коронавирусной инфекции, мне не удалось пообщаться с хабаровскими детьми войны. Все они люди очень пожилые и вынуждены находиться на самоизоляции. А планы были большие.
Дорогие мои! Все, за кем удалось записать воспоминания, и все, с кем только мечтаю встретиться, - с праздником вас! С Великим Днем Победы. Мира вам и вашим внукам. Мира - всем нам.

Ольга СОКОЛОВА.
Фото Екатерины Ушаковой.