Лето в «Грачевке». Из воспоминаний о Вс. Н. Иванове

На выставке литературного отдела Хабаровского краеведческого музея «Вс. Н. Иванов - автор романа «Александр Пушкин и его время» есть три небольших карандашных рисунка. На одном - вид на реку, другой изображает скромный интерьер небольшой комнаты, на третьем - вросший в землю домик под сопкой на берегу реки, во дворе - печка под навесом, редкий штакетник. Тишина и покой в этих столь знакомых картинах, воскрешающих к жизни далекие пятидесятые годы.

Этот домик в 40 километрах от Хабаровска за селом Осиновая Речка Вс. Н. Иванов приобрел, что называется, по случаю, за очень небольшие деньги по рекомендации моего отца А.М. Грачева, работавшего в те годы собственным корреспондентом газеты «Известия» по Хабаровскому краю. В 1954 году отец купил у рыбаков под «дачу» 2/3 дома, состоявшего из длинной просторной комнаты, кухни и прихожей. Вторую, меньшую часть приобрел Иванов.

С наступлением лета сюда «ссылалась» ватага детей под надзор моей бабушки, суровой, молчаливой латышки Алиды Липеньш, бабы Лиды, как ее называли. Помимо родных и двоюродных, здесь жили часто дети знакомых, друзей, в одно лето с нами жила и племянница Ивановых - девушка Маша.

Родители приезжали только по субботам и воскресеньям на речном трамвайчике, в компании друзей - хабаровских писателей, журналистов, просто знакомых. Здесь часто бывали писатели В.М. Ефименко, В.Н. Александровский, Ю.А. Шестакова, позже построившие рядом, на берегу, свои небольшие «дачи», практически не имевшие сельскохозяйственного значения. Но, отдавая приоритет А.М. Грачеву, это место долго еще называли «Грачевка». Вся многолюдная и шумная компания спускалась по трапу на берег, и среди них издалека была видна могучая фигура Вс. Н. Иванова, опиравшегося на крепкую самодельную трость.

Всеволод Никанорович по нескольку дней жил в своем скромном жилище вместе с женой, Марией Ивановной Букреевой. Она возилась у плиты, хлопотала по хозяйству. Вс.Н. изредка отрывался от письменного стола, выходил на берег, часто - с биноклем на груди, садился на прибрежный топляк, подолгу смотрел на реку и далее, где в нескольких километрах начиналась китайская земля. В отличие от других обитателей «Грачевки», которым нравилось с нами общаться (помню, как легко и интересно умел говорить с детьми В.Н. Александровский), Вс.Н. не стремился к таким контактам, да, честно говоря, мы его несколько побаивались - он казался суровым и неприступным. Изредка он заходил к нам в дом, просматривал сложенные на полках книги и журналы, которыми нас щедро снабжали родители, - от «Приключений бравого солдата Швейка» до русской классики.

Несуетливый, улыбавшийся очень редко и как-то сдержанно, постоянно погруженный в свои мысли, он, тем не менее, не избегал и шумных компаний, к нему тянулось все взрослое население «Грачевки», он часто присоединялся к веселому застолью, и тогда можно было услышать его громкий раскатистый смех. Он охотно общался с начинающими писателями, молодыми журналистами. В 50-х годах у людей этого поколения еще сохранился оптимизм, связанный с победой в Великой Отечественной войне, с ожиданием перемен.

Вс.Н. Иванов оказывался вовлеченным в эту орбиту отношений, царивших в среде хабаровских друзей, пронизанных взаимным уважением, крепкой дружбой, верой в то, что жизнь развивается по законам справедливости и что надо честно трудиться ради построения счастливого будущего. Он не был так наивен, чтобы воспринимать действительность только с позиции мирового революционного процесса, в котором пролетариат одерживает все новые победы, - так, как воспринимал ее мой отец.

В записных книжках Вс.Н. как будто слышно продолжение этих разговоров о государстве, о классах. В них - оригинальность его взглядов, осмысление исторического опыта России: «Государство должно быть таким, чтобы классы рукоплескали друг другу, а не дрались. Государство свято. Свят его глава, его агенты... Чтобы не нарушать святости государства - жги себя. Служи Богу и государству. Все несут тягло службы».

Между Вс.Н. Ивановым и отцом сложились довольно теплые человеческие отношения, хотя трудно было найти двух более разных людей. У Вс.Н. было основательное классическое образование. Сначала - гимназия, потом два университета. Он прилично владел немецким языком. У отца же были совсем другие университеты - он беспризорничал в детстве, учился на кавалерийских курсах, в партийной школе, но всю жизнь занимался самообразованием, много читал, конспектировал, его библиотека состоит из книг с многочисленными подчеркиваниями. Авторитет Вс.Н. по проблемам литературы был для него непререкаем.

Отца тянуло к Вс.Н., они часто и подолгу беседовали. Нередко беседы перерастали в горячие споры. Собственно, горячился только отец, особенно тогда, когда затрагивались отношения между Советским Союзом и Китаем. В то время в школьном хоре (почти каждая городская школа должна была иметь свой хор, воспитывавший, как считалось, принципы коллективизма), мы еще распевали: «Русский с китайцем - братья навек», а в магазинах часто «выбрасывали» китайские товары отличного качества, но уже стали появляться первые признаки политических разногласий, которые быстро уловил Вс.Н. и предупреждал о грядущем ухудшении отношений.

Отец начинал весьма эмоционально внушать ему, что это невозможно, что Вс.Н. недооценивает классовую солидарность и что формирующееся мировое социалистическое содружество основано на новых принципах, которые Вс.Н. не видит. Надо ли говорить, что нам, юным пионерам, аргументы отца казались более убедительными. Говорили, что Вс.Н. написал в Центральный Комитет КПСС письмо о взаимоотношениях с Китаем, и его вызывали на беседу в краевой комитет КПСС.

Однажды отец даже резко отпарировал на процитированную Вс.Н. фразу из Библии, которую он хорошо знал, - «поповщина», мол. К сожалению, приходилось часто слышать потом это слово, когда речь заходила о взглядах Вс.Н., его мировоззрении, сочетавшем в себе глубокие научные знания и христианские принципы, которых он твердо и последовательно придерживался всю жизнь, без соблюдения внешних атрибутов религиозности.

Знал он, например, отлично карту звездного неба, иногда показывал созвездия, объяснял, как найти планеты.

Отношение его к вере, к божественному сегодня могут раскрыть записные книжки Всеволода Никаноровича. Предоставим же ему слово. «Бог недалеко. Очень близок. Вот тут. Рядом». «Все в проблеме смерти, в том, что мы знаем - умрем». «Во всех религиях, во всех их изощрениях и фантазиях есть рациональное зерно: это то, что они подсмотрели в областях духа, в глубинах духа, в едва уловимом огромном мельтешении бытия». И (неразборчиво. - А.Г.) «Нирвана, и заупокойные миры - все это как-то есть. Как алхимики предполагали переход элементов, так и богословы чуют науку, которая вы-явится извне».

Надо ли говорить, насколько созвучны эти мысли взглядам нашего общества, наконец-то отошедшего от позиций воинствующего атеизма; и многим предстоит пройти этот путь длиною в жизнь, чтобы сформулировать себе ответы на вечные вопросы. А в те годы картина мира казалась нам простой и ясной. Есть единственно правильное учение - марксизм-ленинизм, которое надо глубоко изучать, чтобы стать достойным строителем коммунизма.

Иногда с родителями мы заходили в гости к Ивановым в дом на углу ул. Комсомольской и ул. Карла Маркса, поднимались на второй этаж, где в конце длинного коридора находились две небольшие комнаты № 7 и № 9 - кабинет Всеволода Никаноровича и комната Марии Ивановны. Обращала на себя внимание более чем скромная обстановка - большой двухтумбовый письменный стол, заваленный книгами, потертое кресло, старый комод, а над ним - копия картины «Меньшиков в Березове», вероятно, репродукция из журнала «Огонек».

Когда Ивановы получили двухкомнатную квартиру в доме на ул. Калинина, там также «прописался» и старый письменный стол. Удивительная скромность в быту была характерной чертой Ивановых, да, пожалуй, и у большинства творческой интеллигенции Хабаровска 50-60-х годов.

Это было понятно - наши родители никогда не жили зажиточно, не стремились к комфорту - быт считался делом второстепенным. Но Всеволод Никанорович, вышедший из обустроенной патриархальной семьи, видевший «красивую» жизнь, шикарные рестораны, театры - он легко отказался от этого, жил, довольствуясь малым, и был счастлив возможностью творить.

В напряженной жизни духа он видел смысл и условие самореализации. «Культура в известной степени всегда аскетизм», - записывает он в дневнике.

Жизнь любого человека, а в особенности такого сложного, талантливого, как Вс.Н., заключает в себе массу вопросов. Насколько же интересен сегодня был бы ответ на вопрос: что принимал и что отрицал он в судьбе постреволюционной России, во всех проявлениях ее трагически противоречивой судьбы? Запомнились воспоминания редактора «Тихоокеанской звезды» Ф.Г. Куликова о том, как Вс.Н. попросил командировку от газеты по селам Приамурья и написал серию интересных статей о колхозной жизни. Записные книжки 1954 года повествуют о подробностях его поездки на пароходе «Кутузов» по Уссури, о встречах с людьми села, пестрят записями «на скорую руку», не всегда разборчивыми цифрами, обрывками диалогов, фамилиями, названиями колхозов, он записывает участников Великой Отечественной войны, отмечает, что строятся «новые дома для приезжих переселенцев». Среди записей - крупно, красным карандашом поперек страницы фраза: «Молчаливый народ». Рядом слова - «Русский народ безмолвствует, а ежели заговорит, то как Аввакум».

Анна ГРАЧЕВА.