Мио, мой мио...

Эти два человека - единое целое. И не потому, что связаны брачными узами. Их линии жизни, прерывистые и трагичные, пересеклись в какой-то момент и стали счастливым сплетением. Пусть даже на короткий срок. От госпожи Судьбы им досталось, пожалуй, даже слишком много. Кажется, и двоим не под силу вынести. Но разве судьбу выбирают?

Месть разгневанных духов

Митя. Иваныч. А если скороговоркой - Миваныч. Дмитрий Иванович Ангин. Это имя сегодня знают многие хабаровские этнографы и не многие художники. Последним простительно. Ангин был одним из первых выпускников «худграфа». Практически все его однокурсники и друзья разъехались или ушли из жизни. А вот в селе Булава старожилы о Миваныче не забывают. Хорошего человека, по обыкновению, помнят долго.

Дмитрий Иванович Ангин давно уже перебрался в Николаевск-на-Амуре. Живет затворником, потому что тяжелая болезнь заперла в четырех стенах. А в Булаве остались художественная школа и этнографический комплекс - гордость Ульчского района. Это детища Миваныча, создававшиеся с любовью и забравшие силы без остатка.

Жаль, не расскажет уже Миваныч о своем детстве в родном селе Аури, о студенческой поре, о городской жизни, когда работал в «Гражданпроекте». После инсульта говорить он не может. А так обязательно бы вспомнил, как предусмотрительно свела судьба с Кирисом Кангановичем Киле - директором школы в Булаве. Человек интеллигентный и образованный, он с глубоким уважением относился к духовным традициям предков. Тогда, в 70-е годы, он решил, что при школе обязательно должен быть этнографический музей. Дмитрий Иванович, работавший учителем рисования, стал его главным помощником. Принялся делать деревянную скульптуру для музея, учил этому ремеслу и местную детвору. Не зря возился. Из его учеников потом вышло немало хороших резчиков.

Когда директор ушел на пенсию, Ангин продолжил его дело. Но пошел дальше школьного музея. Создав художественную школу, он заложил основу этнографического воспитания детей. Вместе возрождали утраченные традиции декоративно-прикладного искусства ульчей: дети учились читать узоры, куски дерева и тканей перерождались в удивительные вещи. А потом Миваныч решил, что в Булаве обязательно нужно провести Медвежий праздник - знаковое событие в ульчской культуре.

Ангин вознамерился с точностью воспроизвести почти забытое действо, и нужны были специальные строения, ритуальные скульптуры, без которых обряд жертво-приношения невозможен. Все шло гладко, кроме одного: Ангину никак не удавалось воспроизвести ритуальный столб, к которому в древности привязывали медведя. Он искал его изображение в библиотеках и даже написал известному этнографу из Санкт-Петербурга Юрию Александровичу Сэму, потому что полагал: в архиве ученого, много лет изучавшего культуру ульчей, рисунок столба должен быть обязательно. Но в то время Сэм был болен и на просьбу Ангина не ответил.

Неожиданно кто-то из стариков вспомнил: кажется, рыбаки видели полуразвалившийся ритуальный столб на острове Халан недалеко от Мариинска. Трижды Ангин пытался добраться до острова. В первый раз мотор заглох посреди реки, во второй штормило так, что чуть не перевернуло вместе с судном, в третий раз на катере случилась поломка. Тогда старики сказали: «Миваныч, оставь затею с Халаном. Это духи тебя не пускают». Он и сам уже склонялся к такой мысли.

Медвежий праздник в Булаве все же состоялся. Сбылась мечта Ангина. Зрелище было уникальное: яркое и таинственное. Но Миваныч в нем не участвовал. В 1991 году его сломала болезнь. В селе заговорили: видно, нарушил Ангин какое-то табу и духов все-таки разгневал... А потом в местных газетах развернулась полемика: кому это нужно - ритуальное убийство медведя? Жестокость одна да варварство. Ангин, к счастью, тех газет не прочел. И хорошо. Ведь человек стремился показать дух своего народа, а не сделать из традиции скандальное шоу.

Копилка памяти, или Возвращение к себе

Филолог, преподаватель высшей категории Светлана Васильевна Ангина работает в педучилище Николаевска-на-Амуре. В детстве она говорила на двух языках - ульчском и русском. Первый язык за годы учебы в институте и работы в школе ушел в копилку памяти, как бы уступив место любимым книгам - Толстому и Пушкину. Но после встречи с Дмитрием Ангиным, ставшим ее мужем, все изменилось. Всерьез занявшись вопросами ульчского языка, Светлана Васильевна около шести лет проработала сотрудником Московского института национальных проблем образования. Муж готовил Медвежий праздник в Булаве, она увлеченно помогала. Заодно формировала этнографический материал, который пригодился позднее. Пока «ее Митя» был здоров, Светлана Васильевна без опаски смотрела в будущее. Могла ли она предполагать, сколько боли и слез будет впереди?

Беда закрутила, как в водовороте. Она металась между больным мужем и работой, пыталась отодвинуть надвигающуюся нищету. Но зарплата сотрудника московского института приходила раз в полгода. В булавинской школе у Светланы Васильевны не сложились отношения с директором. И наступил момент, когда она отчаялась. Впору было идти по селу с протянутой рукой.

Светлана Васильевна не может без слез вспоминать, как уезжали в Николаевск-на-Амуре. Она взяла только самое необходимое. А самое ценное - библиотеку - зашила в мешки и отнесла к соседям. Просила беречь как зеницу ока. Она обязательно вернется.

Не сказать, что на новом месте стало легче. Первые два года просто голодали. Сегодня Ангины живут в общежитии, довольствуясь скромной зарплатой педагога. Не одни они так живут. И все же ситуация изменилась: Светлану Васильевну ценят как педагога - это главное. Вновь появился азарт к исследовательской работе. Со студентами она отправляется в этнографические экспедиции, собирает ульчский фольклор, разгадывает топонимику и... делает открытия.

Николаевск, к примеру, по-ульчски звучит как «мио». С чем это могло быть связано? Светлана Васильевна полагала, что ответ надо искать... в иконах. У народов Амура, в том числе и ульчей, изображения божеств сопровождались магическими надписями. Главный хранитель Хабаровского краеведческого музея Татьяна Мельникова помогла выяснить, что надписи эти означали определенные благопожелания. Нуждающийся в помощи по указанию шамана обращался к китайцу или маньчжуру, и тот ночью при свече (днем рисовать мио нельзя) делал икону. Хранили ее с особой тщательностью, убирали подальше от чужих глаз и доставали только для моления. Мио рисовали для конкретного человека, и когда тот умирал, уносили священное изображение подальше от дома.

Дед Светланы Васильевны - Гитака рассказывал: во время войны, когда проходили с боями Маньчжурию, видел он, как русские солдаты сжигали мио, принимая их за японские трофеи. Рассказывая, Гитака все время качал головой: большой грех по незнанию брали на себя, беду навлекали.

Интересных версий и наработок хватило бы для научного труда. Но пока лингвист и педагог работает для души. Она счастлива, что знает ульчский язык. И студенты Ангиной перенимают эту увлеченность преподавателя. По словам Светланы Васильевны, вдруг наступает в их жизни момент, когда осеняет - родной язык генетически «сидит» в памяти.

- Это как откровение... Человек неожиданно для себя самого начинает говорить так же быстро и красиво, как бабушки из национальных деревень. Значит, преждевременно говорить об умирании народа, его корней.

Для Светланы Васильевны Ангиной открыть это «второе дыхание» для молодых - счастье. Счастье - это возвращение к истокам, к своему детству. Там, далеко-далеко, в национальном селе Новая Ферма просыпается вместе с зарей маленькая девочка. Она выбегает на росистый ромашковый луг, где с замиранием сердца ждет, когда запоют первые петухи. Все у нее еще впереди! Ее Митя, любовь, счастье. «Мио, мой мио...»

Елена ГЛЕБОВА.