На войне как на войне

До осени 2000 года его жизнь почти ничем не отличалась от судеб миллионов сверстников: детство в маленьком поселке, в районе им. Полины Осипенко, школа, учеба в Иркутском авиационном колледже, служба в армии. В октябре 2000 года его роту отправили в Чечню. А через три месяца все будущее сержанта Алексея Суханова уместилось в нескольких строчках приговора Ростовского военного суда: 18 лет в колонии строгого режима.

Служба Алексея началась в «учебке» под Хабаровском, в Князе-Волконском, в августе 1999 г. Через полгода получил звание сержанта, затем был назначен командиром отделения. Несколько позже его перевели в Приморье, в Уссурийскую бригаду ВДВ. Когда до дембеля оставалось ровно шесть месяцев, ему и еще девяти бойцам его роты объявили об отправке на Северный Кавказ. В принципе, при большом желании можно было отказаться. Но никто из них этого не сделал: «остальные могли подумать, что ты испугался». До Ростова-на-Дону ехали поездом. В дороге было весело, о возможных опасностях никто не думал всерьез, предстоящая командировка в район боевых действий казалась чем-то сродни прежней службе.

Первая встреча с чеченской реальностью произошла на военном аэродроме в Ханкале, куда их вертолетом доставили из Ростова. На летное поле въехал крытый грузовик. В кузове лежали черные прорезиненные мешки с застежками-«молниями». В них - тела погибших солдат. Только что прибывшим бойцам приказали погрузить мешки в вертолет. От веселого настроения, понятно, не осталось и следа. Впрочем, последующие три месяца службы прошли довольно спокойно: стрельбы на полигоне под Грозным, выезды в горы для проверки датчиков видеонаблюдения. В вооруженных столкновениях с боевиками сержант Суханов не участвовал ни разу.

До возвращения домой оставался месяц, когда Алексей отправился на свое первое боевое задание. Предстояла «зачистка» в горном селении Алхан-Кала: проверка паспортного режима, поиск спрятанных боеприпасов. Была еще информация, что где-то в этом районе могут скрываться боевики.

В Алхан-Калу прибыли вечером. Первое, что поразило Алексея, - стоящие у ворот каждого дома женщины с паспортами в руках. Они говорили, что о «зачистке» узнали еще три дня назад. А бойцам, которые должны были ее проводить, командир сообщил за несколько минут до выезда. Первые же часы поиска принесли результат: под кучей гравия на окраине села обнаружили глубокую яму, а в ней целый склад оружия и бое-припасов. Ночью в горах неподалеку был замечен вооруженный человек, но в темноте ему удалось скрыться. Командир приказал бойцам разбиться на пары и прочесать все село.

Возле одного из домов Алексей и его напарник увидели четверых чеченцев - мужчину и трех женщин. Был комендантский час, солдаты поинтересовались, что люди делают на улице. Напарник, бросив Алексею: «Разберись, я посмотрю вокруг», - ушел. Мужчина на ломаном русском объяснил, что им необходимо навестить заболевшего родственника, который живет на другом краю села. Он очень просил позволить им пойти. И Алексей позволил. Две женщины помоложе (судя по всему, дочери пожилой пары) вернулись в дом. Мужчина и его жена ушли. Алексей остался один на темной пустынной улице. Внезапно он осознал, что отпущенные им люди вполне могут предупредить боевиков, а он здесь в полном одиночестве. В панике он забрался в какой-то полуразрушенный то ли сарай, то ли хлев. Довольно долго сидел там не шевелясь, сжимая в мокрых от пота руках автомат. Тишина давила на нервы, сердце стучало так громко, что он боялся, как бы кто-нибудь не услышал. Наконец, набравшись мужества, он выбрался из своего укрытия. И тут же увидел, как из темноты прямо на него двигаются две фигуры. Что было потом, он помнит плохо, как обрывки страшного сна: автомат в руках ожил, забился... Когда выстрелы стихли, Алексей решил, что оружие заклинило, и лихорадочно стал его разбирать. Прибежал напарник, спросил, в чем дело. Суханов только и смог прошептать: боевики, автомат заклинило... Напарник взглянул, сказал, что просто кончились патроны, помог вновь собрать и зарядить... Вдвоем они приблизились к лежавшим на земле телам. Алексей узнал своих недавних собеседников - пожилого мужчину и его жену. Он мало что соображал в тот момент - сильно кружилась голова, мутило... Напарник попытался убрать тела с дороги. В доме, из которого совсем недавно вышли убитые, со скрипом открылась дверь. Яркий свет полоснул по глазам. И Алексей снова нажал на спусковой крючок, машинально.

Мы сидим друг против друга в мрачноватой, выкрашенной грязно-зеленой краской комнате для свиданий Советско-Гаванской исправительной колонии строгого режима. Нас разделяют два барьера, стулья привинчены к полу, у двери замер охранник. Приближаться к осужденному нельзя. Алексей Суханов, бывший сержант ВДВ, а ныне заключенный, внешне абсолютно не соответствует привычному портрету десантника: маленького роста, худощавый, наголо бритая голова, темная куртка с именной биркой, на которой значатся номера колонии и отряда. Он рассказывает свою историю спокойно, почти без эмоций, только побледнел сильно (но, может быть, это от недостатка свежего воздуха):

- Ежедневно командиры приучали нас к мысли, что любой чеченец может оказаться боевиком, неважно, мужчина это или женщина. Тогда, в Алхан-Кале, я принял тех людей за боевиков. Я отдал бы все, что угодно, чтобы той ночи не было. Но я просто не хотел умирать, до дембеля остался месяц, и я мечтал вернуться домой живым. Мы с напарником пришли к своим и рассказали обо всем командиру. У нас отобрали оружие и посадили в зиндан - глубокую яму. В селе к тому времени поднялась суматоха, старейшины требовали нашей выдачи. Через три дня нас отправили в Хан-Калу, в штаб.

В Хан-Кале с Сухановым и его напарником беседовал пожилой полковник ФСБ. Алексей пытался объяснить, что им руководило только желание выжить, что в темноте по ошибке он принял мирных жителей за боевиков. Но ему не поверили. Приходила женщина-психиатр, приносила какие-то тесты, просила ответить на вопросы. Вся процедура судебно-психиатрической экспертизы заняла меньше часа. В уголовное дело легло заключение: «На момент совершения преступления был вменяем». Потом было несколько судебных заседаний в Ростове. Каждый раз защиту представлял новый, предоставленный государством адвокат. Все они произносили стандартный набор фраз о молодости и искреннем раскаянии подзащитных и поглядывали на часы. Представительниц ростовского комитета солдатских матерей в суд не пустили. Потом был приговор. Алексей получил 18 лет, его напарник, который не стрелял, - 15.

Никто никогда не сможет сказать, что же в действительности произошло два года назад на маленькой темной улочке горного чеченского селения Алхан-Кала. Свидетелей нет. Единственный неоспоримый факт - расстрелянная российским солдатом чеченская семья - муж, жена и их дочери. С этим не поспоришь. Можно лишь попытаться понять, как могло случиться, что вполне нормальный девятнадцатилетний парень, не наркоман, не алкоголик и даже не курящий, не имевший ранее замечаний по службе, смог вот так, вдруг, убить четырех человек. Те, кто прошел «первую чеченскую», рассказывали: бывали случаи, когда солдат «ломался», видя, как от рук боевиков погибали его товарищи. Психика не выдерживала. И он начинал крошить из автомата все живое, что попадалось на пути. Однако Алексей Суханов в боях не участвовал, падающих под пулями товарищей не видел. Он видел только трупы в черных пластиковых мешках. Но для того, чтобы «озвереть» и пойти убивать всех чеченцев без разбора, этого, пожалуй, маловато. А вот для того, чтобы в душе поселился панический страх, что и тебя могут так же погрузить в вертолет и отправить домой в цинковом гробу, на мой взгляд, вполне достаточно.

Один из старших офицеров колонии в разговоре о деле Алексея Суханова вспомнил нашумевшую историю с полковником Будановым. Но там другое. Буданов - офицер, человек с солидным жизненным опытом и специальной подготовкой. Сравнивать его и девятнадцатилетнего пацана-срочника нелепо.

Прошение о помиловании Алексей Суханов не писал. Единственное, чего он хочет, чтобы его не считали хладнокровным убийцей. И чтобы хоть кто-нибудь попытался его понять.

Ольга ДЕМИДЕНКО.