Александр Солженицын: Из путевых записей, 1994 год

Сегодня исполняется 85 лет Александру Исаевичу Солженицыну. Предлагаем вниманию наших читателей очерк, сделанный на основе путевых записей, которые писатель вел в июне 1994 года, возвратившись после двадцатилетнего изгнания на родину. Текст публикуется впервые.

...Походил я ещё по городу, безо всякого сопровождения. Понравился мне Иркутск и 30 лет назад, и сейчас. (Но невыносимо видеть, что на вокзале за вход в зал ожидания, где пассажир может сидеть на скамье, берут плату... Когда в России было такое?..)

Побывал и в краеведческом музее, в каждом найдётся что-нибудь. В октябре 1917 - умилительное воззвание «Не верьте лжи»: «Партия большевиков не собирается нарушать спокойствие вашей частной жизни и не покушается на ваши сбережения»... - так что зря обывательская газетёнка «подняла черносотенный лай». - А вот и портреты иркутского Военно-Революционного Комитета: бритоголовый Сурнов, бандитское лицо; черноусый, похожий на Сталина, Флюков; и лохматый, небритый, с крестьянским выглядом, их председатель Ширямов. А вот постановление ВРК о расстреле Колчака и Пепеляева: расстрелять, чтобы «не допустить город до ужасов гражданской войны. Лучше казнь двух преступников, давно достойных смерти, чем сотни невинных жертв». (Теперь-то есть публикации, например, журнал «Родина», 1995, №1, что шифрованный секретный приказ о бессудном расстреле Колчака исходил, разумеется, от Ленина, через Склянского в Реввоенсовете, и завизирован Троцким.)

А ещё за два дня до того я посетил иркутского епископа Вадима в Знаменском монастыре - договориться о панихиде по Колчаку; я думал, в каком-нибудь условном месте, вряд ли известно точное место расстрела, и далеко оно? А оказалось - более, чем просто: тут же епископ провёл меня на берег Ангары через заднюю калитку в каменной стене - именно этой тропой, через неё, и вывели Колчака с Пепеляевым на расстрел! - и тут же показал косу, вдававшуюся в реку, на ней и расстреляли наспех.

Теперь, в последний мой иркутский день, 16 июня, солнечным утром - ещё до сильного зноя, епископ с полным причтом (7-8 священников) на той косе и отслужил панихиду. В перекатном кресле доставили туда и 91-летнюю монашку - свидетельницу, как Колчаку перед расстрелом разрешили помолиться перед иконами Знаменского монастыря. (Я поцеловал ей руку.) На панихиду пришли и казаки - человек 35, во главе с атаманом и при мальцах, тоже в казачьей форме. Ещё и прихожан было с полсотни, неплохой хор. Наши свечи задувало речным ветерком. По мосту через Ангару всё время шёл поток машин (пассажиры из автобусов дичились на нас), два раза пролетали низкие самолёты, заглушая панихиду. Впечатление было - исторического момента.

Отчего у меня было в этот час какое-то ощущение победы? Оттого ли, что как бы сама Русь вернулась на распроклятое место и отдала признание своему казнённому герою?

Всё это путешествие вот уже три недели разворачивало мне размах русских пространств. И сложилось ощущение как бы единого ряда удач, посылаемых Господом. А ясно чувствовал, что в Москве будет совсем иначе: густо враждебные силы.

Вечером, уже в поезде, записал в дневник замеченное: «В России ко мне возвратилось ощущение пейзажа (потерянное в Америке). Вот северо-западнее Иркутска, перед закатом, красно-золотистые не только сосны, но и берёзы, и какие цветные просторы! И как хочется везде здесь быть! Везде - быть!»

Эта жажда, наверное, и до смерти во мне сохранится, над любым клочком карты России разгорается жажда - побывать там! Да только при возрасте моём - где уж!..

* * *

И в каком же состоянии мы содержали эти благословенные места? От Байкала до Енисея все леса, все кустарники заражены энцефалитным клещом. <...> А обширные водогноилища? Стал я их пересчитывать по карте: Зейское, Вилюйское, Саяно-Шушенское, Иркутское, Братское, Усть-Илимское, Красноярское, Новосибирское... Какой ещё народ-самоубийца безвозвратно затопляет свои угодные для сельского хозяйства земли, леса, возможные залежи в недрах? И ещё воспевают это своё безумие.

К Братскому, к Усть-Илимскому мы и ехали. Ночью в Тайшете наш вагон перецепили на БАМ. Я проснулся уже перед Чукшей - бывшим 3-м отделением Озёрлага. Вдоль всей этой злосчастной и злоненужной дороги - индустриальные остатки, загаженность и последки лагерных зон. А скоро и Вихоревка - и меня ждут на перроне! В Вихоревке прежде был головной ОЛП 4-го отделения Озёрлага, и вот теперь собралось на перроне десятка два бывших зэков, все уже немолоды, и как же тепло мы обнимаемся, как братья, до слёз, и фотографируемся вместе. Степлаг - Озёрлаг, лагеря-братья! Большинство из них тут - «маньчжурцы», русские эмигранты, воротившиеся или загребленные советскими граблями из Маньчжурии в 1945-м и отсидевшие все по 11 лет, а в 1956 - все признаны полностью невиновными. В перебивчивых наших разговорах, в переглядах зримо и беспощадно вновь проступает наше жестокое лагерное прошлое, тогда казавшееся безысходным, а вот схлынуло и оно...

Ещё перегон - и в прославленном Братске меня забирает автомашина, и главный администратор Братска Л.Ф. Ященко даёт мне пояснения по долгому пути, ибо длина Братска - 70 километров!.. Изначальный Братский острог был построен в 1631 году (потом тунгусы его и палили, и переносился он на другое место), а через 300 лет накинулись строить тут, на Ангаре, ГЭС. На проглот «лесокомплексу» вырубили леса на 100 километров вокруг, загубили и охотничьи места. А теперь не знают, куда девать электроэнергию, большевицкий Госплан! Раскинули городу широкие проспекты - не по здешней зиме гуляют ветры. А дальше - «хрущёвки» и нищие посёлки, а где-то в лесу чуть не небоскрёбы. Сегодня алюминиевый завод стоит, Сибтепломаш стал никому не нужен, не работает. Жители просят земли, раньше давали по 6 соток, теперь по 15, уже построено 60 тысяч дачек. Состояние окружающей среды - ужасное. Молодёжь сюда больше не едет, рождаемость упала вдвое, смертность растёт. Сколько по Братску ни катили - никакое пятнышко не порадует глаза.

...Дальше подхватил нашу малую группу глава администрации Усть-Илимского района А.А. Дубас - администратор ещё молодой, энергичный, чрезвычайно находчивый, чувствующий современный дух, с фейерверком идей, но не очень их слушают. И повёз нас в Усть-Илимск - на срез того железнодорожного крюка, который наши вагоны должны были медленно проделать. Место гидроэлектростанции выбрано ещё 30 лет назад, статус города дан 20 лет тому. Тут рубят лес 9 леспромхозов, миллионы и миллионы кубометров в год (говорят: ангарскую лиственницу берёт Венеция на сваи, они с годами становятся, как железные), а восстановление леса - плохое (я думаю: вообще никакое). Но уже не нужна никому в России целлюлоза этого лесокомбината, как и Байкальского, губящего славное озеро, только на экспорт как полуфабрикат, позорно-невыгодно; не нужна и электроэнергия, слишком много её тут, и некому её подавать. В Усть-Илимском водохранилище миллион кубометров топляка.

...Тем временем миновали мы несколько затопленных деревень и приехали в деревню Эйдучанку - на высоком месте, но вода - привозная; сюда-то и вселяли... Много безработных, добывают смолу-живицу, только некому сбывать. Школа - на 250 человек, а учеников теперь 600, и нет денег на строительство новой, и нет квартир для учителей. Выпускники из 9-го класса - тем более без работы, когда и взрослым её не хватает. Настроение - безысходное.

Но стеклось несколько десятков жителей, пошла у нас беседа на ногах, и поразил меня уровень их вопросов и высказываний - нет, это совсем не дрёмная серость, много пережили и много думают.

Сколько же дремлющих мыслей и сил в народе! Как взрезать корку над ними? Как дать им выход? Ото всей страны при её столичной шумливой возбуждённости - поверхностной и не приложимой к делу - ощущение закланного самоубийства.

Во всех встречах было много жалоб на порчу Ангары, на то, что достройка Богучанской ГЭС ниже по течению окончательно погубит реку. В один из дней была ещё и поездка по Ангаре на катере, где эта тема поднялась во всей силе. Поклялся я, что не оставлю так. (О том рассказ «Все равно».)

...На последний наш день в Усть-Илимске, 19 июня, Троица выпала. Любимый мой праздник в году, а в моём кругомоте даже нет ощущения. В этот день съездили на «Высотку», не забуду её никогда. «Высотка» - это такой изначальный район Усть-Илима, место первого «десанта», где поселились строители ГЭС - на первое время, кое-как, в еле сколоченных халабудах. И вот прошло 30 лет, воздвигли и ГЭС, и социалистический город, а первоначальные хибарки так и кучатся на прежнем месте, и завязли в них обитатели - то ли те самые, исконные, уже и многие сменные - с «химии». Тут были рядом лагпункты, к расконвоированным приехали жёны, так и осели. (А некоторые называют эти свои малые участки «дачами»: всё-таки кусок натуральной земли, а не многоэтажная взвесь.) На главном перекрестке улиц - свалка железного и стеклянного мусора, сносимого жителями («11 лет не дают машины вывезти»). Воды в посёлке своей - никакой, с огородами - вся надежда на дождик, на полив не потратишься, да даже и на умывание: вода - только привозная, 500 рублей бочка. Так и стоят прикрытые железные бочки на краю проезжей части улицы, каждая против своего дома. Стирать ходят «при колонке», далеко, но и в колонке не хватает напора летом, а только зимой. Самый ближний магазин остался - за два километра. Телефонов во всём посёлке - нет ни одного, что случись - иди, просись в милицейской дежурке. «Забросили нашу Высотку». Детям нет места играть, кроме как на пыльной дороге, по ней гоняют мотоциклисты.

...О, скудость! О, предел нищеты! Россия моя! Россия конца XX века! Кто из наших предков мог тебя предвидеть такой? И как и когда ты выберешься? И кто тебя вытащит? Нет такого богатыря, мы их извели. И вот этакое - кто видел и кто чувствует из московских вершителей, политиков и борзописцев? Хочется крикнуть черезо всю страну - а как? Какими лёгкими?

(«Труд».)

Фото Владимира ТАРАБАЩУКА.