Приобщение к театру

(Окончание. Начало в номерах за 17 и 18 января 2018 г.).
Как он стал худруком театра? Позже так объяснил эту ситуацию: «Пять лет я был в должности художественного руководителя театра, что-то получалось, что-то нет. Но смею думать, что я был авторитетом для ребят. Они знали, что я не актер-неудачник. В любое время я могу это показать и доказать.
Я счастлив тем, как сложилось все… Я вырастил сына, у меня две очаровательные внучки. Счастлив, что здесь, на Дальнем Востоке, я оправдал имя отца. Когда я собрал все документы о том, что отец реабилитирован, я словно другой жизнью начал жить. Сейчас я свободный, абсолютно независимый человек…»
Наступивший в стране послеперестроечный хаос коснулся и коллектива краевого театра драмы. В его недрах созревал очередной скандал на «основе» тогдашнего директора (не стану называть фамилию покойного). Человек был молодой, энергичный, эмоциональный (из здешних актеров). Поставил два или три спектакля из русской истории. Мне он был интересен, наши беседы в его кабинете запомнились. Театр был взбудоражен: что нам делать, куда идти, с кем, с нашим репертуаром? Кто виноват? В коллективе шли собрания, одно за другим, слово брала безудержная «свобода слова», обвинениям подвергались многие, но главным на прицеле был директор. Во всем этом участвовал и Кацель, в звании народного артиста, лидера. Тогдашний краевой комитет по культуре (или уже управление?) отслеживал процесс, участвовал в нем. Тщательно собирались бумаги - протоколы коллективных собраний, выступления «обличителей» и т. д.
Однажды меня пригласили в краевое ведомство, вручили объемистую папку с «документами» и попросили подготовить публикацию в «Тихоокеанской звезде». Надо было оправдать отстранение директора театра от должности.
Перечитав все собранное в папке, не стал выполнять пожелание краевых культчиновников - противилась душа. Спрятал папку в стол, где она долго хранилась, пока не сдал ее в краевой архив.
В том скандальном коллективе Кацель был все же благоразумнее многих, и его поддерживали здешние «бунтовщики» и культурное ведомство края.
В те годы, когда Мирослав Матвеевич возглавлял творческую линию театра, встречались с ним часто и даже подружились. Он был говорлив, доброжелателен, не раз бывал гостем в его доме, где хозяйничала его жена Валентина Александровна. Сидели в уютной кухне, пили водку, ели блины с икрой. Я знал, что Кацель был обреченно болен, в его почке (одна уже была выброшена хирургом раньше) поселился зловещий рак.
Но жил он театром и много говорил об этом - с чего и как начинать, о своих желаниях в качестве худрука. Ходил я в его рабочий кабинет на третьем этаже театра. Он сидел за большим неуютным столом, в углу стояло чучело бурого медведя. Хозяин сдвигал в сторону бумаги, просил принести чаю. Мы говорили, иногда я включал диктофон…
Никто из нас не догадывался, что вскоре Мирослава Матвеевича предадут так же, как и его предыдущего коллегу. Он не был хозяйственным руководителем театра, этим занимался новый директор. А в качестве главного режиссера был приглашен Юрий Ильин. Кацель оставался в театре актером и режиссером-постановщиком. Свой последний спектакль (из двадцати с лишним) он поставил по пьесе Островского «Доходное место». Он оказался не только последним, но и роковым в его жизни.
Однажды он позвонил и попросил: « Приходите, хочу выговориться, а некому». Я поднялся в лифте на пятый этаж, нажал кнопку. Дверь открылась, передо мной стоял неузнаваемый Кацель: худой, изможденный болезнью человек.
«Заходите», - сказал он не тронутым временем голосом.
… Близилось 70-летие Кацеля, и я стал замечать, что маячившая впереди жизненная черта его волновала. Пока я еще молод, шутил Кацель, а вот после 23 января стану стариком. Я-то знал, что шутил над собой тяжело больной человек, что у себя в театре он оказался в сложнейшем драматическом положении. Однажды вечером сообщил мне по телефону: написал заявление об уходе. Стало грустно, не мог представить наш театр без Кацеля.
В тот раз мы проговорили без малого шесть часов. Разумеется, не только о театре, но о нем больше. Как же разъединить два понятия - театр драмы и его артист Кацель? Тут, мне кажется, была своя эпоха и свои ценности, которые сегодня можно назвать уходящей натурой. Его актерская судьба начала складываться под воздействием мощного своей духовностью русского (московского) театрального искусства, еще блиставшего в сороковые-пятидесятые годы. Посчастливилось учиться, слушать, общаться, играть пусть и небольшие роли рядом с крупными актерами в спектаклях режиссеров-мыслителей. В Хабаровске он оставался последним носителем их традиций, театральной культуры, ее духовности.
В слове - одержимость - исходная точка, суть актерской его судьбы. За почти полвека работы на сцене (у него было два театра) он сыграл примерно около 150 ролей. Есть среди них уникальные. Например, в спектакле «Мораль пани Дульской» у него вообще не было текста и только в финале его герой произносит всего одну фразу: «Пошли вы все к черту». Но как удалось актеру показать человека, характер, его страдания, его боль от происходящего! В «Утешителе вдов» режиссера Н. Мокина Кацель был по-актерски потрясающе точен.
И все же, чем был для него театр?
«Для меня он стал неизлечимой болезнью, неким наркотиком. Много думал и думаю над этим, терзаюсь противоречиями, как бы это сформулировать? Театр - это сочетание прекрасного и безобразного, это непредсказуемость, маленькие и большие радости, это слезы, обиды, капризы, романы, интриги и интрижки, цепь предательств, борьба амбиций и вечное выявление отношений. Это бурные премьерные застолья и тихие рюмочки по углам грим-уборных (было, есть и будет), это больные сердца и прекрасные актерские души. Что самое ужасное в искусстве? Субъективизм оценок, такова, увы, закономерность, с этим приходится жить. Каждый воспринимает, судит тот же театр по-своему, справедливо или нет, он волен это делать… Но где же истина?»
К сожалению, зрители уже давно не видели на сцене Кацеля-артиста. Не по его вине это произошло - не позволяла оставаться актером беспощадная болезнь. Уйдя с должности художественного руководителя театра, он стал режиссером-постановщиком. Понимая положение, в котором оказался, он выбрал пьесу для последней своей постановки, в конце сезона намереваясь уйти из театра. Начавшиеся репетиции были, однако, остановлены - Кацеля попросили «пропустить» вперед спектакль главного режиссера, с чем он согласился. А вскоре подал заявление об уходе, отказался от торжеств по случаю своего семидесятилетия.
«Что же произошло, Мирослав Матвеевич, почему вы так поступили? Показали характер?» - спросил я его.
«Это смешная история. Как говорил знаменитый физик Нильс Бор, иногда становится так страшно, что хочется смеяться. И я должен объясниться со своими зрителями, не знаю, хорошо или плохо я поступил, но не сказать правду не могу. В театре начал работать новый главный режиссер Юрий Ильин, он, конечно, вправе формировать репертуар, снимать какие-то спектакли. Мой спектакль «Доходное место» не идеален. В нем есть недостатки, не все там получилось, но в целом, считаю, спектакль интересный, его хорошо принимали зрители. Однажды на творческом часе, выступая перед труппой, главный режиссер назвал спектакли, которые он намерен снять с репертуара. Последним, после паузы, был объявлен и мой спектакль «Доходное место». Наступило долгое молчание. Только три человека пытались робко защитить спектакль. После собрания большинство актеров подходили ко мне, им было непонятно, за что снимают спектакль. А для меня это был удар, неожиданный, смертельный и непоправимый.
Возможно, спектакль не понравился Ильину, хотя понятия «понравился - не понравился» это не разговор профессионалов. Естественно, каждый художник по-своему ставит ту или иную пьесу. Но ведь я был рядом, дня за три до злополучного собрания мы долго беседовали с ним по театральным делам, а он - ни слова о «Доходном месте». Я ведь не начинающий мальчишка. Он мог бы высказать свои замечания, несогласие, мы могли бы творчески поспорить. Этого не произошло. Готовился «сюрприз» для собрания. Как это называется? Я назвал подлым поступком. Это был расстрел в упор старого больного Кацеля, убили моего ребенка. Судьба что ли такая. А после этого было резкое ухудшение здоровья, о чем знают только моя жена да подушка. Позже я переписал заявление об уходе из театра, указав в ней истинную причину. Считаю такое отношение к себе бестактным. О каком юбилейном чествовании вообще говорить в такой ситуации, вы это себе представляете? Я отказался от всего этого. Может быть, и не прав, но это моя правда…»
Он забрал документы в театре и больше туда не вернулся.
Время притупило боль, Кацель стал теперь зрителем в родном театре. Вдвоем мы ходили на все прогоны, иногда на премьеры, садились в последнем ряду слева от основного входа. За спинами была надежная стена, удобно было и вытянутым ногам. После шли домой не спеша (быстро ходить он уже не мог). Жили мы на соседних улицах. Я поддерживал его под руку, переходя Волочаевскую. Конечно, мы говорили о спектакле. Как тебе, спрашивал, не болит голова? Однажды я пожаловался: если спектакль неважный, то у меня начинает болеть голова. Поэтому Кацель и спрашивал: болит - не болит?
Он достойно готовился проститься с жизнью. Однажды сказал: придумал эпитафию на свое надгробие, но запутался со знаком препинания - тире или запятая. Помоги.
Надпись эту можно прочитать, стоя у могилы Кацеля на центральном кладбище:
«Я молчу - значит я умер».
Каждый год, в Родительский день прихожу сюда, молча стою, положив руку на скромный памятник своему театральному наставнику.
Время подобно дождю, который разбивается в морось.
Несколько лет назад на здании Хабаровского краевого театра драмы был установлен барельеф с портретом народного артиста России Мирослава Кацеля работы скульптора Максима Ананенко.
Александр ЧЕРНЯВСКИЙ.