Всегда со мной
25.08.2016
211
(Продолжение. Начало в номерах за 3, 4, 6,10, 11, 16, 18, 20 и 23 августа 2016 г.
Николаю, получившему на военной службе разрешение на побывку, дед успел сказать: «Мы с матерью тебя благословляем. Женись на Шуре. Добра жинка будэ!».
10 мая 1932 года Николай с Шурой поженились. И стали они жить в родительском доме Колбиных.
Жизнь семейная
Их свадебное путешествие сложилось спонтанно. Шурина знакомая семейная пара пригласила её с молодым мужем в совместное путешествие на поезде в Москву. А Николаю к этому времени выделили путёвку на курорт Боровое. Он попал на учёт к фтизиатрам. Семейные заботы, ответственность за мать-вдову, младших сестру и брата сказались на состоянии его здоровья. Начались проблемы с лёгкими, ослабленными ещё последними годами учёбы в университете, совмещавшейся с работой. Вердикт профессора «Поскольку ты, парень, лесник по образованию, будь ближе к нему. Уезжай из города. Здесь воздух городской, машин много (это-то в начале 30-х годов прошлого века!). А пока подлечись на курорте».
В ДальНИИЛХе сотрудникам выдают новые служебные удостоверения. Хочется сказать: непредсказуемы причуды судьбы, преподносящей иногда счастливые совпадения…
В папином удостоверении № 5 значится: «Предъявитель сего тов. Усенко Николай Васильевич состоит на службе в Д. В. Научно-Исследовательском Институте л/х в должности научного сотрудника». Надо же такому случиться, что удостоверение датировано 11 февраля 1933 года. Именно в этот день у Шуры с Николаем родился первенец, мой брат Лёва! (А в своё время в приказе об окончании университета папа расписался в день рождения Чехова, 29 января, в 1930 году. Мне суждено было явиться на свет в этот день, но спустя… 8 лет).
Такая вот нумерология в нашей семье.
Мама, да и другие наши родственники, рассказывали, что в 1932 году в стране был неурожай. 1932 и начало 1933-го года называли голодными временами. На них пришлось начало семейной жизни моих родителей. Помнятся рассказы родственников старшего поколения о зимних поездках по Амуру нашего деда Ивана Федотовича в села, где он загружал сани мороженой рыбой в обмен на бакалейные товары и спиртное. Ярко рисуется в воображении картина возницы в тулупе и меховой шапке, с заиндевелыми усами и бородой, с так же убелённой инеем лошадью.
Дедовский дом на Никольской новорожденный внук оглашал плачем днём и ночью, возможно, «сигнализируя» о недостатке материнского питания. Шурочка с мужем, измученные бессонными ночами, похудевшие, обеспокоенные состоянием ребёнка, видимо, ещё и поэтому решились на переезд на Вяземскую. Тем более, что при очередной явке молодого отца в поликлинику, настаивая на своей прежней рекомендации, фтизиатр теперь добавляет: «И ребенку будет лучше расти в деревне».
Трудно далось молодым родителям решение, но всё-таки оно было принято. Здоровье - в приоритете! Чувство огромной ответственности за здоровье всех членов семьи Николаю Васильевичу было присуще всю жизнь.
Ему было выдано направление «… в Вяземскую лесную школу треста «Хабаровсклес» на должность заведующего учебной частью и преподавателя специальных лесных дисциплин» (из автобиографии). Кстати, лесная школа разместилась в двухэтажном здании бывшей крестьянской школы.
Николай через два квартала от родительского, на той же улице, начал строительство дома для своей семьи. Сруб плотники поставили из профессионально отобранной хозяином лиственницы и сосны. В течение почти двух лет каждый свободный от работы день и час Николай любовно занимался обустройством семейного гнезда. В его выходные дни мама с Лёвой, а потом и со мной, приносили папе горячий обед.
Переселение состоялось в 1940 г. На работе папа взял лошадь с телегой. Перевезли мебель, вещи и одновременно покатали рядом с возницей счастливого Лёву.
В доме ещё не было плинтусов, наличников, ставен. И появлялись они далеко не сразу. Зато дом получился на загляденье: просторный, высокий и светлый, с большими окнами, как хотела наша мама.
Наш дом выделялся сияющей крышей из гофрированного оцинкованного железа. Просторный чердак был сухим. Летом за день воздух в нём нагревался. Впоследствии нам, ночевавшим на чердаке детям, так сладко спалось в тихий, постукивающий по крыше, летний дождь. Любила спать с нами на чердаке мамина сестра, моя тётя Тоня, когда приезжала к нам из Хабаровска. Каждое лето я с подружками, двумя сестрёнками, и Юра с двумя братишками оборудовали там себе спальные места. Перед сном тётя Тоня, облепленная нами, как квочка цыплятами, любила посидеть на крыше коридора перед дверцей чердака. Мы вместе любовались звёздным небом, наблюдали за падением метеоритов и вспышками зарниц, слушали сверчков и лягушек. Она, учительница в молодости, таким образом развивала в нас любознательность и наблюдательность, не прибегая к назидательности. Улёгшись в свои постели, мы ещё долго переговаривались, совместно вспоминая знакомые детские стихи, или кто-нибудь из нас, старших, рассказывал на ночь сказку.
Детство… Счастливая пора! Каждый день приносил радость. Обрывки воспоминаний складываются в коллаж, искрящийся от смеха, новых открытий и удовольствия.
Всплывают какие-то детские впечатления той поры, когда я была Лёвиным «хвостиком». Его мальчишечья компания не воспринимала меня как девчонку. Интеллигентно выражаясь, они, дружно справляя малую нужду, «поливали» бурьян у какого-нибудь забора. Как-то я, присев в сторонке от них, мягким местом «познакомилась» с крапивой. Мои ощущения трансформировались в твёрдое убеждение «Как хорошо быть мальчишкой!», которое я упорно пыталась внедрить в сознание подружек.
Подобно нашему деду, наши отцы-братья, не отставая от технического прогресса, всегда были в числе подписчиков продукции строящихся советских заводов. Таким образом в нашей семье появились мужской и дамский велосипеды, два детских - трёхколёсный, затем двухколёсный. Кстати, аналогично были приобретены фотоаппарат и патефон. На смену ему пришла радиола «Sakta», подаренная папе на его 60-летие. В светлом деревянном корпусе за красивой панелью - радиоприёмник, а сверху под откидной крышкой - диск проигрывателя грампластинок. «Фотокор» и «Sakta» вместе с логарифмической линейкой фирмы «Кунст и Альберс» были подарены мною музею им. Гродекова.
В семьях братьев Николая и Константина Усенко первые годы единственным в доме ребёнком - объектом любви и обожания - был Лёва. Когда появились мы с дяди Костиным Юрой, а бабушка наша умерла 6 марта 1938 года (даже не дождавшись Юриного рождения), по мере нашего «взросления» Лёва становился ответственным за нас. Но у него ведь уже были другие обязанности да и друзья-ровесники… Поэтому довольно рано мы с Юрой стали «не разлей вода». И нам стали позволять курсировать из одного дома в другой самостоятельно.
Нам с Юрой, каждому в отдельности, близко к своим пяти годам от роду пришлось превратиться в нянек. У него 1 июня родилась сестрёнка Лена, у нас с Лёвой чуть позже появился младший братишка.
В семье уже наметилась традиция называть сыновей в честь писателей. Дед назвал нашего папу Николаем Васильевичем в честь любимого в семье Гоголя. Папа первого сына в честь Толстого назвал Львом Николаевичем. Второго они с мамой планировали назвать Александром Николаевичем в честь А. Н. Островского, замечательного русского драматурга. Любители театра, они хорошо были знакомы с его пьесами. И вот я, невольно нарушив традицию, сломала её, провозгласив: « Это наш Юрик!». С тех пор двоюродный брат стал зваться Юрой-большим.
А наш Юра своего сына назвал Александром.
Был в нашей семье ещё один Саша, сын Лёвы. Мальчиком он был необыкновенным. С детства серьёзный, вдумчивый, творчески одарённый, Саша изумительно рисовал в стиле Бидструпа. Окончив детско-юношескую школу по плаванию, Саша имел взрослый спортивный разряд. Подобно своему старшему брату Владимиру, в студенческие каникулы подрабатывавшему в геологической экспедиции, он зарабатывал деньги себе на мотоцикл.
В 22 года жизнь его, замечательного, умного, красивого, высокого юноши трагически оборвалась. Память о нём в наших сердцах - навсегда!
Мои радужные воспоминания о детстве по зрелому разумению надо бы дополнить и тем, что наводит на грустные размышления. Начиная с воспоминаний о войне, называемой теперь Второй мировой, ибо детство наше начиналось до Великой Отечественной, прошло через неё, а потом его коснулась и короткая советско-японская. Послевоенное детство наше безоблачным назвать даже с натяжкой нельзя. К слову, на региональном уровне, к великому сожалению, нас не считают нужным отнести к категории «Дети войны». Каким цинизмом веет от выставленных в Интернет мнений некоторых местных чиновников, наверняка причисляющих себя к государственным деятелям и заявляющих, что «бомбы на них на Дальнем Востоке не падали, да к тому же по возрасту они и так уже почти все имеют льготы». Последнее слово особенно раздражает этих «деятелей», когда адресуются они не им. Спасибо судьбе, даровавшей нам детство без бомб! Было ли оно трудным? Жили впроголодь, хлеб по карточкам. Матери пухли с голоду, незаметно подсовывая свою пайку детям и мужьям-кормильцам семей, труженикам тыла, отдававшим все силы и здоровье во имя Победы. Заводы, фабрики, железная дорога - взрослые и дети-подростки, работавшие там, обеспечивали фронт всем необходимым. Наш внешний вид и после войны ещё многие годы был довольно плачевным. Были изможденными, болезненными, бледными. Растущим организмам много чего не хватало. Многие дети страдали рахитом. Не хватало кальция - инстинктивно отколупывали штукатурку с извёсткой и жевали её. Всю жизнь помню этот вкус и моё тайное местечко - угол между печкой и дверью в спальню, где я укрывалась за дверной шторой. Рахит, ангины, чесотка, всякого рода гнойники - спутники нашего детства. На веках - так называемые ячмени, на лицах и по всему телу из небольшого гнойничка после переохлаждения во время летних купаний в нашей холодной речке развивались крупные и болезненные нарывы. Называли их чирьями. Многие, в том числе и дети, страдали туберкулёзом.
Нашего отца, бывшего директором лесхоза, мы дважды провожали семьёй из дому на фронт. Но из Хабаровска его возвращали «на исходную позицию» - в тайгу на заготовку древесины стратегического сортамента, а весной 1942 года он вообще был снят с воинского учета по состоянию здоровья. В автобиографии читаем: «… до августа 1947 г. руководил непосредственно работами по изысканию, отводу и клеймению спецсортаментов и других материалов оборонного и народно-хозяйственного значения». Неделями не появляясь дома, больной туберкулёзом лёгких, гася содой свою язву, он, от природы худощавый, превратился, что называется, в ходячий скелет. Целебный воздух тайги не спасал. Ему приходилось после войны ещё долгие годы периодически ездить в Хабаровск на так называемое поддувание лёгких. И спасибо советским профсоюзам, регулярно обеспечивавшим санаторно-курортным лечением! Язва зарубцевалась, каверны затянулись. Эмфизема лёгких осталась навсегда…
Всеобщее ликование 9 мая 1945 года неизгладимо в памяти. Соседи собрались в нашем, самом большом в ближайшей округе, доме. «Тарелка» радио не выключалась. Среди скудной, собранной вскладчину, закуски настоящим чудом смотрелась бутылка довоенной водки, хранимая до Победы нашими родителями, что было нетрудно при папиной язве. Пели и плясали, завели патефон, обнимались и плакали от радости и утрат.
Указом Президиума Верховного Совета от 6 июня 1945 года за самоотверженный труд в период Великой Отечественной войны Усенко Николай Васильевич награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».
В нашем детстве 1 сентября было обычным рабочим днём. Родители шли на работу, дети в школу. Ни цветов, ни белых бантов и одежд, ни всеобщего с нарядными мамами праздника. До сих пор каждый год в нынешний праздничный День знаний вспоминаю с комом в горле и с радостью за мирную жизнь своё первое 1 сентября.
В 1945 г. меня в первый класс проводили Лёва с Юрой-большим. Мы с ним ровесники, но у него день рождения был 12 сентября. К тому же его родители, да и сам Юра, хотели записать его в ж. д. школу № 20. В своё время окончили её наши отцы - Николай и Константин. Строго соблюдая инструкцию о возрасте поступающих, Юру не приняли в школу. Меня же записали в леспромхозовскую, т.к 20-я находилась, как говорили, за линией, т. е. по другую сторону железнодорожных путей от нашего дома. Переходить их самостоятельно мне не доверяли.
У двери в 1 «А» класс нас встречала моя первая учительница Екатерина Андреевна Макарова. Я выбрала место у окна напротив двери с фрамугой, сквозь которую мы с братьями, поднявшимися по лестнице, ведущей в контору ЛПХ, увидев друг друга, жестами и мимикой выражали свои эмоции. Они меня «звали» к себе, а я «плакала», якобы собирая «слёзы» в ладошку.
Почувствовав себя не оставленной в классе в одиночестве, я стала озираться по сторонам. Мои одноклассники показались мне, мягко говоря, не очень симпатичными. Одно дело, когда мы все босиком бегаем по улице. Но тут же ШКОЛА! Я-то пришла в новом, хоть и из перелицованного маминого, платье с нарядными пуговицами на вертикальной планке, на пояске и нагрудных кармашках. До сих пор в шкатулке с пуговицами мне попадается эта красота - на красном пластмассовом квадратике белый кружок с жёлтой металлической шишечкой в центре, венчающей петлю, за которую пуговица пришивается.
Одеты и обуты дети были кто во что горазд. Вихрастые, неухоженные, все были худыми и бледными. В последнем я исключения не составляла. Помню медосмотр, который позже проводился в кабинете директора. При виде моих торчащих ребрышек он обронил: «Что ж это родители тебя не кормят?». И этим поставил меня в тупик. Можно ли возразить директору школы? Я засомневалась. Но ведь это же не правда - кормят!
Возвращаясь в годы моей учёбы в начальной школе, должна сказать, что учились мои одноклассники, мягко говоря, далеко не блестяще, были в классе и второгодники. На то были и объективные причины. Один учебник приходился на 5-6 человек, живших, бывало, далеко не по соседству. Пока очередь до тебя дойдёт, уж и вечер наступает. Все четыре года учёбы в начальной школе писать у многих было не на чем. Некоторые писали на широких полях каких-то брошюр с японскими иероглифами. Их пленные японцы, жившие в казарме неподалёку от Новостройки, обменивали у местного населения на что-нибудь съестное.
Не помню ликования по поводу капитуляции Японии ни в школе, нигде вообще. Его просто не было. Изнурённый народ продолжал жить и честно трудиться. Морально, конечно, всем было легче. 2 сентября война закончилась. Мы победили! На Вяземской за шоссе в казармах появились военнопленные японцы. По нашей улице под конвоем водили их на работу на электростанцию. Другие работали на бирже в леспромхозе. За казармами было японское кладбище. Местное население не проявляло к японцам никакой агрессии. Некоторые «особо благонадёжные» японцы ходили по дворам, где их угощали ребятишки тем, что даст мама, получая взамен что-нибудь, что может пригодиться в школе.
Детство наше золотое продолжалось. И память хранит воспоминания о нём, пока мы живы.
Публикацию подготовил
Александр ЧЕРНЯВСКИЙ.
(Продолжение в следующих
номерах газеты).
Николаю, получившему на военной службе разрешение на побывку, дед успел сказать: «Мы с матерью тебя благословляем. Женись на Шуре. Добра жинка будэ!».
10 мая 1932 года Николай с Шурой поженились. И стали они жить в родительском доме Колбиных.
Жизнь семейная
Их свадебное путешествие сложилось спонтанно. Шурина знакомая семейная пара пригласила её с молодым мужем в совместное путешествие на поезде в Москву. А Николаю к этому времени выделили путёвку на курорт Боровое. Он попал на учёт к фтизиатрам. Семейные заботы, ответственность за мать-вдову, младших сестру и брата сказались на состоянии его здоровья. Начались проблемы с лёгкими, ослабленными ещё последними годами учёбы в университете, совмещавшейся с работой. Вердикт профессора «Поскольку ты, парень, лесник по образованию, будь ближе к нему. Уезжай из города. Здесь воздух городской, машин много (это-то в начале 30-х годов прошлого века!). А пока подлечись на курорте».
В ДальНИИЛХе сотрудникам выдают новые служебные удостоверения. Хочется сказать: непредсказуемы причуды судьбы, преподносящей иногда счастливые совпадения…
В папином удостоверении № 5 значится: «Предъявитель сего тов. Усенко Николай Васильевич состоит на службе в Д. В. Научно-Исследовательском Институте л/х в должности научного сотрудника». Надо же такому случиться, что удостоверение датировано 11 февраля 1933 года. Именно в этот день у Шуры с Николаем родился первенец, мой брат Лёва! (А в своё время в приказе об окончании университета папа расписался в день рождения Чехова, 29 января, в 1930 году. Мне суждено было явиться на свет в этот день, но спустя… 8 лет).
Такая вот нумерология в нашей семье.
Мама, да и другие наши родственники, рассказывали, что в 1932 году в стране был неурожай. 1932 и начало 1933-го года называли голодными временами. На них пришлось начало семейной жизни моих родителей. Помнятся рассказы родственников старшего поколения о зимних поездках по Амуру нашего деда Ивана Федотовича в села, где он загружал сани мороженой рыбой в обмен на бакалейные товары и спиртное. Ярко рисуется в воображении картина возницы в тулупе и меховой шапке, с заиндевелыми усами и бородой, с так же убелённой инеем лошадью.
Дедовский дом на Никольской новорожденный внук оглашал плачем днём и ночью, возможно, «сигнализируя» о недостатке материнского питания. Шурочка с мужем, измученные бессонными ночами, похудевшие, обеспокоенные состоянием ребёнка, видимо, ещё и поэтому решились на переезд на Вяземскую. Тем более, что при очередной явке молодого отца в поликлинику, настаивая на своей прежней рекомендации, фтизиатр теперь добавляет: «И ребенку будет лучше расти в деревне».
Трудно далось молодым родителям решение, но всё-таки оно было принято. Здоровье - в приоритете! Чувство огромной ответственности за здоровье всех членов семьи Николаю Васильевичу было присуще всю жизнь.
Ему было выдано направление «… в Вяземскую лесную школу треста «Хабаровсклес» на должность заведующего учебной частью и преподавателя специальных лесных дисциплин» (из автобиографии). Кстати, лесная школа разместилась в двухэтажном здании бывшей крестьянской школы.
Николай через два квартала от родительского, на той же улице, начал строительство дома для своей семьи. Сруб плотники поставили из профессионально отобранной хозяином лиственницы и сосны. В течение почти двух лет каждый свободный от работы день и час Николай любовно занимался обустройством семейного гнезда. В его выходные дни мама с Лёвой, а потом и со мной, приносили папе горячий обед.
Переселение состоялось в 1940 г. На работе папа взял лошадь с телегой. Перевезли мебель, вещи и одновременно покатали рядом с возницей счастливого Лёву.
В доме ещё не было плинтусов, наличников, ставен. И появлялись они далеко не сразу. Зато дом получился на загляденье: просторный, высокий и светлый, с большими окнами, как хотела наша мама.
Наш дом выделялся сияющей крышей из гофрированного оцинкованного железа. Просторный чердак был сухим. Летом за день воздух в нём нагревался. Впоследствии нам, ночевавшим на чердаке детям, так сладко спалось в тихий, постукивающий по крыше, летний дождь. Любила спать с нами на чердаке мамина сестра, моя тётя Тоня, когда приезжала к нам из Хабаровска. Каждое лето я с подружками, двумя сестрёнками, и Юра с двумя братишками оборудовали там себе спальные места. Перед сном тётя Тоня, облепленная нами, как квочка цыплятами, любила посидеть на крыше коридора перед дверцей чердака. Мы вместе любовались звёздным небом, наблюдали за падением метеоритов и вспышками зарниц, слушали сверчков и лягушек. Она, учительница в молодости, таким образом развивала в нас любознательность и наблюдательность, не прибегая к назидательности. Улёгшись в свои постели, мы ещё долго переговаривались, совместно вспоминая знакомые детские стихи, или кто-нибудь из нас, старших, рассказывал на ночь сказку.
Детство… Счастливая пора! Каждый день приносил радость. Обрывки воспоминаний складываются в коллаж, искрящийся от смеха, новых открытий и удовольствия.
Всплывают какие-то детские впечатления той поры, когда я была Лёвиным «хвостиком». Его мальчишечья компания не воспринимала меня как девчонку. Интеллигентно выражаясь, они, дружно справляя малую нужду, «поливали» бурьян у какого-нибудь забора. Как-то я, присев в сторонке от них, мягким местом «познакомилась» с крапивой. Мои ощущения трансформировались в твёрдое убеждение «Как хорошо быть мальчишкой!», которое я упорно пыталась внедрить в сознание подружек.
Подобно нашему деду, наши отцы-братья, не отставая от технического прогресса, всегда были в числе подписчиков продукции строящихся советских заводов. Таким образом в нашей семье появились мужской и дамский велосипеды, два детских - трёхколёсный, затем двухколёсный. Кстати, аналогично были приобретены фотоаппарат и патефон. На смену ему пришла радиола «Sakta», подаренная папе на его 60-летие. В светлом деревянном корпусе за красивой панелью - радиоприёмник, а сверху под откидной крышкой - диск проигрывателя грампластинок. «Фотокор» и «Sakta» вместе с логарифмической линейкой фирмы «Кунст и Альберс» были подарены мною музею им. Гродекова.
В семьях братьев Николая и Константина Усенко первые годы единственным в доме ребёнком - объектом любви и обожания - был Лёва. Когда появились мы с дяди Костиным Юрой, а бабушка наша умерла 6 марта 1938 года (даже не дождавшись Юриного рождения), по мере нашего «взросления» Лёва становился ответственным за нас. Но у него ведь уже были другие обязанности да и друзья-ровесники… Поэтому довольно рано мы с Юрой стали «не разлей вода». И нам стали позволять курсировать из одного дома в другой самостоятельно.
Нам с Юрой, каждому в отдельности, близко к своим пяти годам от роду пришлось превратиться в нянек. У него 1 июня родилась сестрёнка Лена, у нас с Лёвой чуть позже появился младший братишка.
В семье уже наметилась традиция называть сыновей в честь писателей. Дед назвал нашего папу Николаем Васильевичем в честь любимого в семье Гоголя. Папа первого сына в честь Толстого назвал Львом Николаевичем. Второго они с мамой планировали назвать Александром Николаевичем в честь А. Н. Островского, замечательного русского драматурга. Любители театра, они хорошо были знакомы с его пьесами. И вот я, невольно нарушив традицию, сломала её, провозгласив: « Это наш Юрик!». С тех пор двоюродный брат стал зваться Юрой-большим.
А наш Юра своего сына назвал Александром.
Был в нашей семье ещё один Саша, сын Лёвы. Мальчиком он был необыкновенным. С детства серьёзный, вдумчивый, творчески одарённый, Саша изумительно рисовал в стиле Бидструпа. Окончив детско-юношескую школу по плаванию, Саша имел взрослый спортивный разряд. Подобно своему старшему брату Владимиру, в студенческие каникулы подрабатывавшему в геологической экспедиции, он зарабатывал деньги себе на мотоцикл.
В 22 года жизнь его, замечательного, умного, красивого, высокого юноши трагически оборвалась. Память о нём в наших сердцах - навсегда!
Мои радужные воспоминания о детстве по зрелому разумению надо бы дополнить и тем, что наводит на грустные размышления. Начиная с воспоминаний о войне, называемой теперь Второй мировой, ибо детство наше начиналось до Великой Отечественной, прошло через неё, а потом его коснулась и короткая советско-японская. Послевоенное детство наше безоблачным назвать даже с натяжкой нельзя. К слову, на региональном уровне, к великому сожалению, нас не считают нужным отнести к категории «Дети войны». Каким цинизмом веет от выставленных в Интернет мнений некоторых местных чиновников, наверняка причисляющих себя к государственным деятелям и заявляющих, что «бомбы на них на Дальнем Востоке не падали, да к тому же по возрасту они и так уже почти все имеют льготы». Последнее слово особенно раздражает этих «деятелей», когда адресуются они не им. Спасибо судьбе, даровавшей нам детство без бомб! Было ли оно трудным? Жили впроголодь, хлеб по карточкам. Матери пухли с голоду, незаметно подсовывая свою пайку детям и мужьям-кормильцам семей, труженикам тыла, отдававшим все силы и здоровье во имя Победы. Заводы, фабрики, железная дорога - взрослые и дети-подростки, работавшие там, обеспечивали фронт всем необходимым. Наш внешний вид и после войны ещё многие годы был довольно плачевным. Были изможденными, болезненными, бледными. Растущим организмам много чего не хватало. Многие дети страдали рахитом. Не хватало кальция - инстинктивно отколупывали штукатурку с извёсткой и жевали её. Всю жизнь помню этот вкус и моё тайное местечко - угол между печкой и дверью в спальню, где я укрывалась за дверной шторой. Рахит, ангины, чесотка, всякого рода гнойники - спутники нашего детства. На веках - так называемые ячмени, на лицах и по всему телу из небольшого гнойничка после переохлаждения во время летних купаний в нашей холодной речке развивались крупные и болезненные нарывы. Называли их чирьями. Многие, в том числе и дети, страдали туберкулёзом.
Нашего отца, бывшего директором лесхоза, мы дважды провожали семьёй из дому на фронт. Но из Хабаровска его возвращали «на исходную позицию» - в тайгу на заготовку древесины стратегического сортамента, а весной 1942 года он вообще был снят с воинского учета по состоянию здоровья. В автобиографии читаем: «… до августа 1947 г. руководил непосредственно работами по изысканию, отводу и клеймению спецсортаментов и других материалов оборонного и народно-хозяйственного значения». Неделями не появляясь дома, больной туберкулёзом лёгких, гася содой свою язву, он, от природы худощавый, превратился, что называется, в ходячий скелет. Целебный воздух тайги не спасал. Ему приходилось после войны ещё долгие годы периодически ездить в Хабаровск на так называемое поддувание лёгких. И спасибо советским профсоюзам, регулярно обеспечивавшим санаторно-курортным лечением! Язва зарубцевалась, каверны затянулись. Эмфизема лёгких осталась навсегда…
Всеобщее ликование 9 мая 1945 года неизгладимо в памяти. Соседи собрались в нашем, самом большом в ближайшей округе, доме. «Тарелка» радио не выключалась. Среди скудной, собранной вскладчину, закуски настоящим чудом смотрелась бутылка довоенной водки, хранимая до Победы нашими родителями, что было нетрудно при папиной язве. Пели и плясали, завели патефон, обнимались и плакали от радости и утрат.
Указом Президиума Верховного Совета от 6 июня 1945 года за самоотверженный труд в период Великой Отечественной войны Усенко Николай Васильевич награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».
В нашем детстве 1 сентября было обычным рабочим днём. Родители шли на работу, дети в школу. Ни цветов, ни белых бантов и одежд, ни всеобщего с нарядными мамами праздника. До сих пор каждый год в нынешний праздничный День знаний вспоминаю с комом в горле и с радостью за мирную жизнь своё первое 1 сентября.
В 1945 г. меня в первый класс проводили Лёва с Юрой-большим. Мы с ним ровесники, но у него день рождения был 12 сентября. К тому же его родители, да и сам Юра, хотели записать его в ж. д. школу № 20. В своё время окончили её наши отцы - Николай и Константин. Строго соблюдая инструкцию о возрасте поступающих, Юру не приняли в школу. Меня же записали в леспромхозовскую, т.к 20-я находилась, как говорили, за линией, т. е. по другую сторону железнодорожных путей от нашего дома. Переходить их самостоятельно мне не доверяли.
У двери в 1 «А» класс нас встречала моя первая учительница Екатерина Андреевна Макарова. Я выбрала место у окна напротив двери с фрамугой, сквозь которую мы с братьями, поднявшимися по лестнице, ведущей в контору ЛПХ, увидев друг друга, жестами и мимикой выражали свои эмоции. Они меня «звали» к себе, а я «плакала», якобы собирая «слёзы» в ладошку.
Почувствовав себя не оставленной в классе в одиночестве, я стала озираться по сторонам. Мои одноклассники показались мне, мягко говоря, не очень симпатичными. Одно дело, когда мы все босиком бегаем по улице. Но тут же ШКОЛА! Я-то пришла в новом, хоть и из перелицованного маминого, платье с нарядными пуговицами на вертикальной планке, на пояске и нагрудных кармашках. До сих пор в шкатулке с пуговицами мне попадается эта красота - на красном пластмассовом квадратике белый кружок с жёлтой металлической шишечкой в центре, венчающей петлю, за которую пуговица пришивается.
Одеты и обуты дети были кто во что горазд. Вихрастые, неухоженные, все были худыми и бледными. В последнем я исключения не составляла. Помню медосмотр, который позже проводился в кабинете директора. При виде моих торчащих ребрышек он обронил: «Что ж это родители тебя не кормят?». И этим поставил меня в тупик. Можно ли возразить директору школы? Я засомневалась. Но ведь это же не правда - кормят!
Возвращаясь в годы моей учёбы в начальной школе, должна сказать, что учились мои одноклассники, мягко говоря, далеко не блестяще, были в классе и второгодники. На то были и объективные причины. Один учебник приходился на 5-6 человек, живших, бывало, далеко не по соседству. Пока очередь до тебя дойдёт, уж и вечер наступает. Все четыре года учёбы в начальной школе писать у многих было не на чем. Некоторые писали на широких полях каких-то брошюр с японскими иероглифами. Их пленные японцы, жившие в казарме неподалёку от Новостройки, обменивали у местного населения на что-нибудь съестное.
Не помню ликования по поводу капитуляции Японии ни в школе, нигде вообще. Его просто не было. Изнурённый народ продолжал жить и честно трудиться. Морально, конечно, всем было легче. 2 сентября война закончилась. Мы победили! На Вяземской за шоссе в казармах появились военнопленные японцы. По нашей улице под конвоем водили их на работу на электростанцию. Другие работали на бирже в леспромхозе. За казармами было японское кладбище. Местное население не проявляло к японцам никакой агрессии. Некоторые «особо благонадёжные» японцы ходили по дворам, где их угощали ребятишки тем, что даст мама, получая взамен что-нибудь, что может пригодиться в школе.
Детство наше золотое продолжалось. И память хранит воспоминания о нём, пока мы живы.
Публикацию подготовил
Александр ЧЕРНЯВСКИЙ.
(Продолжение в следующих
номерах газеты).